Считал пороком онанизм, А он спасал тебя от боли, Но истощался организм, Когда рукам давал ты волю.
Когда по десять раз на дню, Дрочил ты хуй, а то и боле, И всю фантазию свою, Ты подчинял единой воле.
Какие яркие картины, Твой воспалённый мозг являл, Где много раз и много женщин, Ты, с наслаждением ебал.
Гоша онанист со стажем, превышающим трудовой на двадцать три года. Трудовой — тридцать один год. Конечно, воспоминания пятидесятичетырёхлетней давности, когда тебе всего три годика, окутаны почти непроницаемым молочным туманом, но некоторые эпизоды рельефны и отчётливы так, как будто вчера это было.
***
В яслях полдень. После обеда и прогулки, старшую группу укладывает на тихий час воспитатель. Молодая, красивая и слегка полноватая женщина, улыбаясь и наклоняясь к ребятишкам, ещё не отошедшим от беготни, гладит их, тихо что-то напевая. И дети, один за другим успокаиваются, засыпают. Вот она стоит в лучах летнего солнца у окна веранды и осматривает детей; все ли спят? Её взгляд задерживается на Гоше.
Гоше три года, глаза закрыты и кажется, что он спит, но Людмила Романовна хмурит брови. Мальчик, сквозь прикрытые, но не плотно веки, наблюдая за воспитателем, видит, как она, повернув голову, всматривается в него и идёт к нему. Гоша замирает и дышит ровно, как будто спит. Она подходит и наклоняется. От неё пахнет молоком, хлебом, солнцем и ещё чем-то; этот запах волнует и вызывает беспокойство (может быть у неё были месячные). Она приподнимает край одеяла, высвобождает его руки и, уложив поверх одела и, поправив его, выпрямляется. Она стоит и прислушивается к его дыханию. Потом, осмотрев ещё раз спящих детей и, тихо ступая между кроватками, выходит на улицу. Гоша лежит, не открывая глаз, и ждёт. Людмила Романовна не возвращается и он, раздвигая руки, прячет их под одеялом. Левой рукой, оттянув резинку трусиков, просовывает туда правую и прикасается к писюльке. Трогая указательным пальчиком крайнюю плоть и раздвигая её, касается уздечки и начинает медленно, круговыми движениями, водить пальчиком по головке. Эти касания и эти движения доставляют наслаждение, от уздечки сладкая истома захватывает весь низ живота, сжимая и втягивая яички, и жаркими волнами подкатывает к горлу.
Гоша улыбается и засыпает.
С возрастом, вполне невинное занятие, явившееся следствием интенсивного выделения смегмы и упущением матери по части гигиены ребёнка, переходит в другую стадию.
Я, этот день осенне-ясный, Декады первой сентября, Запомнил, будто день вчерашний; Знать в память врезался не зря.
Дрочил я, чуть ли не с пелёнок; Годков так эдак с четырёх, Нет, нет, невинный был ребёнок, Порнушных я тогда не видел снов.
Порнуха сниться стала позже, Когда я в первый класс ходил, Когда нас, Пашка Штейн, однажды, По этой теме просветил.
Белёсый тощий долговязый, Ухмылку не сотрёшь с лица; Курил, ругался; но не грязно, И рос, конечно, без отца.
Учился в пятом классе Пашка, Большооой для нас авторитет, А мы, всего-то первоклашки, Идём вдоль улицы в конец
Деревни. Бабье лето. Комбайны полем рожь стригут, Но разговор идёт про это, И нас комбайны не влекут.
Вопрос серьезный задан Пашкой: «Откуда взялись мы на свет?» Был смело Вовкой дан ответ: «Я в огороде найден мамкой».
У Пашки рот, аж до ушей! По ходу: «Здрассьте» — тёте Зине, Серёжка буркнул поскромней: «Купила мамка в магазине».
А я молчал, и выдал Пашка: «Ну ладно, слушай ребятня: У ваших мамок между ног, Есть волосатая мохнашка, Пизда, по-русски говоря, В пизду засунул хуй папашка, Слил молофью в пизду мамашке, Из молофьи вы появились, У мамки были в животе, Росли, росли, потом родились...» ... Мы шли, подавленно молча; Соприкоснувшись тайны рода; А Пашка задал стрекача, Умчавшись пулей за подводой.
Таким вот образом, открылась Гоше самая жгучая тайна детства.
А потом были подслушанные от старшеклассников похабные анекдоты, в большинстве своём про Вовочку и Мари Ванну училку. Было подглядывание в дырочку девчачьего туалета и забелённые окна женской бани.
Ещё запомнился один весенний день, ему было лет 17, в тот день он дрочил одиннадцать раз и сперма текла и текла и текла..
В армии было не до того и за два года службы он дрочил всего раз десять.
После армии женился не сразу и дрочил, как только появлялась рвущая боль в паху.
Обычно это происходило на восьмой день воздержания.
Когда женился, даже всплакнул, проснувшись ночью. Тогда он думал, что онанизм ему больше не нужен — раз есть всегда под боком жена. А всплакнул, потому что за двадцать четыре года прикипел и даже слился со своей порочной (как он тогда думал) привычкой. Но не спроста видимо говорится в народе: привычка — вторая натура.
И вторая натура проявила себя!
Закончился медовый месяц; прошёл год, другой и в отношениях стали проявляться нестыковки характеров. Они иногда ссорились, Фрюша иногда закатывала сцены ревности, иногда просто обижалась от недостаточного, как ей казалось, с его стороны, внимания. Размолвки тяжело переживали оба, и однажды ночью, Гоша, лёжа рядом со спящей женой, дотронувшись до члена, зудилась крайняя плоть, совершенно непроизвольно стал дрочить. Член возбудился мгновенно, переживания отступили и поблёкли на фоне эротических фантазий, а мозг зафиксировал состояние эйфории..
Вторая натура торжествовала!
Фрюша знала о его привычке. Поначалу сердилась, выговаривала и даже обижалась, но потом, как-то незаметно и сама пристрастилась к этому: к дрочению его члена.
Она долго училась дрочить правильно и наконец научилась делать это плавно и ритмично. И с удивлением обнаружила, что ей это не просто нравится, а доставляет сексуальное наслаждение и вскоре, и очень часто это занятие стало заканчиваться сексом; бурным — с её стороны — сексом.
Но Гошу, она всё также, хотя и не ругала, но всё же журила иногда, прихватив его за этим занятием в ванне.
А Гоша, однажды обнаружил нечто, что заставило его по-другому взглянуть на привычное с раннего детства, ремесло.
16.07.15