Смущая небеса

Лайло Джи Эс

СМУЩАЯ НЕБЕСА

Повесть

Посвящается Мигелю Анхелю Хоппе

Часть 1

В то утро Малик вошел в комнату родителей со словами: «Двадцать тысяч, вот и все, что мне от вас нужно». Отец даже не высунул головы из-под одеяла. Мать, сидевшая с подносом завтрака на коленях, приподняла падающую на глаза обесцвеченную прядь волос двумя пальцами, сдунула с губ налипшие крошки тоста, и ответила глухим со сна голосом: «Только пять. У папы большие расходы на постройку теплицы. И еще – ни в какой Степанакерт ты и шагу не сделаешь…»

У Малика, в очередной раз столкнувшегося со снисходительным пренебрежением родителей, иссяк всякий запас аргументов, поэтому он с силой пнул плетеную вазу, стоявшую возле зеркального столика матери. Отец тяжело заворочался в постели, сбивая ногами простыни и одеяла. Приоткрыв один глаз, он мутно взглянул на разъяренного сына: «Слушай, в твоем возрасте я валялся до полудня в выходные, какого черта ты поднялся так рано? Мы-то имеем право отоспаться после рабочей недели?!..» Выругавшись про себя, Малик громко хлопнул дверью спальни и потопал по лестнице вниз, в столовую, где стоял телефон. Дрожащими от злости пальцами он накрутил номер Гио. Резковатый веселый голос отозвался через мгновение на том конце городка: «Эй!» Малик сглотнул подкативший к горлу комок, зябко повел плечами – так случалось каждый раз, когда он слышал любимый голос, юный, с легкой хрипотцой в нижних нотах. «Гио, это я… Ты сейчас только не сердись…» Малик сделал паузу, пытаясь определить характер молчания друга в трубке. И вот, наконец, сдавленный смешок… Гио не стал дожидаться его исповеди: «Они против? Не дают денег? Не отпускают?» Малик облегченно выдохнул. Хорошо, когда за тебя говорят самые трудные слова! «Да, Гио, понимаешь… Что теперь делать?»

«Что делать? – голос друга слегка зазвенел.- Ехать, конечно. Я раздобуду денег на двоих.»

И повесил трубку. Малик, как всегда побежденный, уныло поплелся в сад, где в лучах раннего весеннего солнца сверкала и шумела листва больших инжирных деревьев. Там, в глубине зеленой чащи, его ждало надежное убежище – заброшенная чайная беседка, увитая косматыми лапами плюща. Нырнув в подвешенный к потолку гамак, он закрыл глаза и стал проваливаться в забытье, убаюканный веселой перепалкой птиц и мерным журчанием воды в каменном арыке.

Они познакомились с Гио в школьной столовой. Малик скучал, ковыряясь вилкой в стручковой фасоли, приправленной сладким морковным соусом, когда сбоку, звеня жестяным подносом, образовался невысокий смуглый парень в белой футболке с синей нашивкой 9 на груди. Он по-свойски расположился рядом с Маликом, и, в отличие от него, с явным удовольствием принялся поглощать большие порции овощного рагу. Иногда он приподнимал голову, и Малик видел его ясные карие глаза, опущенные густыми темными ресницами; несколько мимическим морщин в уголках глаз придавали взгляду незнакомца смеющееся выражение. Отодвинув тарелку, Малик залпом выпил вишневый компот, промокнул губы салфеткой, и хотел уже, было, встать, когда худая загорелая рука легла на его плечо и легким нажимом заставила опуститься на место. «Посиди еще минут пять, - сказал голос, который ему предстояло запомнить на всю свою жизнь.

– Терпеть не могу есть в одиночестве». Ошарашенный нагловатым поведением парня, который очевидно был младше него на год или два, Малик резко повел плечом, сбрасывая лежавшую на нем ладонь, и поднялся, с яростью глядя в безмятежное лицо жующего юноши. «Извини, если я веду себя странно, - отозвался, наконец, тот, обезоруживающе улыбаясь ровным рядом красивых полупрозрачных зубов. – Я не умею заводить друзей. Ты сидел один, а остальные вокруг в компаниях. Я новенький, только позавчера поступил в ваш лицей…» Малик против воли улыбнулся в ответ. Да, он один. Он ровно общается со сверстниками, но никого не подпускает близко, понимая, что ничего не объединяет его с этой кучкой здоровых и счастливых юнцов и девушек, живущих вспышками одного дня, похожих на ярких бабочек-сезонниц, что перелетают с куста на куст, не помня точек своих отправлений. Этот тип, что предлагает сейчас свою дружбу, совсем ему не нравится, но он другой. В нем нет опасности, исходящей от грубых и самоуверенных приятелей Малика по баскетбольной команде, наоборот, в его словах и жестах есть какая-то неискушенность, прямолинейная искренность, которая выдает его с головой.

С ним будет нелегко, подумал Малик, но я останусь и посмотрю, что из этого выйдет. И он, пожав плечами, присел возле нового друга, притянул к себе блюдо с остывшими овощами, с прежним равнодушием вороша их вилкой, но теперь боковым зрением он неотрывно следил за своим соседом. Гио, как он представился, вытерев руку о джинсы и протянув ее Малику, не переставал улыбаться краешком губ, пока Малик задавал ему банальные вопросы. Когда с полдником было покончено, они вышли в школьный сад, засаженный ореховыми деревьями, и провели еще полчаса в компании друг друга. Гио много шутил, его речь пестрела дерзкими каламбурами, непривычными для здешних мест. Малик больше слушал, но иногда каким-то косвенным вопросом или подначкой Гио выводил его из затишья, вовлекая в общий разговор. Еще тогда Малик удивился его тактичности. Обычно в среде старшеклассников каждый претендует на роль лидера, предпочитая говорить о себе и лоббировать собственные интересы и требования.

Честно говоря, почти никого не интересует, что думает и переживает его собеседник. Гио же расспрашивал Малика с неподдельным интересом, делал уместные замечания, пытался поднять ему настроение. Сам того не признавая, Малик получал настоящее удовольствие, купаясь в таком неожиданном внимании к своей персоне. Уже внимательнее приглядевшись к этому пареньку, он начал различать черты его лица, тона и полутени, составляющие уникальный облик того или иного человека.

Гио определенно принадлежал к категории тех юношей, что нравятся девочкам. При тонкости и зыбкости всех линий, формирующих его внешность, он обладал несомненной мужественностью, придающей особенный шарм его гибким и спонтанным движениям. Темная челка, падающая на бархатные глаза, делала его взгляд манящим, а нервный тонкий нос на узком смугловатом лице говорил о породе и эмоциональной организации своего владельца очевиднее, чем его речь и жесты. Он был худощав, но гармонично сложен. Узкая талия, развернутые плечи и длинные ноги выгодно компенсировали невысокий рост. Но основной вклад в общее впечатление от этого парня делала его улыбка, открытая или смущенная, но всегда одинаково обаятельная.

Малик еще не знал, почему он так откровенно разглядывает физику своего нового знакомого. После неудачного опыта отношений с девочкой из параллельного класса, вытекшего в фактическое насилие над своей душой и природой, он в панике осознал, что противоположный пол в сексуальном плане оставляет его холодным. Его раздражали легкомысленность, жеманство и избыточная эмоциональность юных красоток, с которыми проводили время его приятели по секции. Обвешанные разноцветными побрякушками, укутанные парами цветочных эссенций, они напоминали ему говорящих попугайчиков, от которых закладывало уши. Нельзя сказать, что он испытывал какие-то особенные эмоции и к представителям своего племени. Парни по команде в его глазах были толстокожими чурбанами, запрограммированными исключительно на удовлетворение физиологических потребностей. Отыграв, он быстро закидывал форму в рюкзак и отправлялся домой. Не играй он так успешно, его поведение стало бы предметом бесконечных насмешек в школьной раздевалке.

Проанализировав свои чувства и поступки, он однажды пришел к неутешительному выводу, что да – его не привлекает секс, сам процесс совокупления с женщиной кажется ему рутинным. Надежный друг, понимающий, чуткий и остроумный – вот, что ему нужно. Было бы с кем поговорить, пошататься по взгорьям и ущельям, вообще проводить много времени на свежем воздухе. Никто в лицее не разделял его любви к природе. Большинство жаждало ночных приключений в городе. Увитые дымком марихуаны, она разъезжали по пустынным трассам в отцовских автомобилях, нарушая сонную тишь непристойными и выкриками и грубым хохотом. Случалось, он один спускался в долину, проходя километры фруктовых рощ. Слава Богу, родители его были заняты исключительно своими взаимоотношениями, потому никто не препятствовал ему в его одиночестве. Постепенно он свыкся со своим характером, научился жить в ладу со своими парадоксами. Его жизнь текла проторенным руслом, без быстрин и водоворотов. Но зеркальную гладь поколебал маленький камешек, брошенный извне…

Гио… На следующее утро после их знакомства, Малик проснулся с каким-то удивительным чувством сладкого томления в груди. Просторный куб его спальни был пронизан лучами теплого майского солнца, прозрачные занавеси полоскались в струях весеннего бриза, из кухни доносилось немелодичное пение матери. Похоже, в то утро у всех было чудесное настроение…

Они вновь встретились в подъездной аллее, неподалеку от решетчатых ворот школы. Гио шел один, серая футболка на нем была небрежно заткнута в потертые узкие джинсы, за спиной болтался маленький черный рюкзак. Его узкое смуглое лицо золотили зеленоватые блики солнца, проникающие сквозь густую листву каштанов. Казалось, он погружен в свои мысли, но когда, подняв голову, он встретился взглядом с замедлившим шаг Маликом, его лицо разгладилось, губы изогнулись в едва заметной улыбке.

Малик подошел, но весь оставшийся путь до лицея они прошагали в натянутом молчании. В какой-то момент Малику стало страшно, что все, что он нафантазировал себе ночью, сейчас обернется глупой иллюзией, неоправданными надеждами. Что если у Гио и в мыслях не было связывать себя с ним такими прочными отношениями, на которые Малик рассчитывал, видя в них спасение от изнурительного одиночества, преследовавшего его тело и душу днем и ночью. Уже заходя в фойе, он почувствовал на своем плече невесомую тяжесть руки Гио, тот серьезно посмотрел ему прямо в глаза и коротко бросил: «После седьмого урока буду ждать тебя здесь». Вздох оборвался на губах Малика, когда он немного испуганный и счастливый кивнул в знак согласия. Решительность Гио немного раздосадовала его, он почувствовал себя ведомым. Одновременно он был благодарен ему за активность, не сомневаясь, что природная робость в таких вопросах и была камнем преткновения на его пути к счастью.

После окончания занятий они встретились в обозначенном месте, перекинулись парой пустых фраз, а затем направились к автобусной остановке. В этот раз больше говорил Малик. Рассказывая о своей чудаковатой семье, он пытался рассмешить Гио анекдотическими подробностями, какими-то смешными перлами, которые то и дело выдавала его взбалмошная мамаша, но тот почему-то отмалчивался, скупо улыбаясь и пряча глаза. Наконец они дождались автобуса, синего с белой полосой на крыле, и весь маршрут смотрели каждый в свое окно. Яркий весенний день будто потух для Малика. Все шло не так, как он себе представлял. Что ему было делать с этим замкнутым парнем, который будто страдал от его присутствия?

Когда они сошли у Городского парка, Гио ушел далеко вперед, ничего не объясняя своему растерянному спутнику. Через несколько минут он вернулся, держа в руках два брикета мятного мороженого в серебристой фольге. Вручив одну упаковку Малику, он слегка улыбнулся и кивнул в сторону увитого густой зеленью павильона, за которым начинались детские аттракционы. Когда-то в нем, видимо, торговали соками-водами, но сейчас он был полуразрушен и пуст. В такое время в парке почти не было людей: детвора с родителями подтягивалась ближе к вечеру, когда в сумеречном небе волшебной мозаикой зажигались разноцветные лампочки вертящихся каруселей. Малик покорно последовал за другом, чувствуя, как в горячей ладони трещит подтаявшая глазурь ледяного лакомства. Внутри все утопало в зеленом мраке, от каменных плит пола поднималась прохлада, заползая под выбеленный хлопок школьных рубашек. Малик зябко повел плечами.

Гио как ни в чем не бывало поедал мороженое. «Что-то ты без настроения сегодня, - сказал Малик, чтоб разорвать порочный круг утомительных недомолвок. – Случилось что-нибудь?» Гио кратко взглянул на него, откусил большой кусок сливочной массы, и помотал головой. «Тогда почему ты не разговариваешь?», - голос Малика предательски дрогнул. Гио поднялся, отшвырнул скомканную в шарик обертку в траву, ответил: «Сегодня твоя очередь говорить». Малику после этих слов сразу же расхотелось открывать рот. Гио сегодня открывался для него с новой стороны. Оказывается, он может быть настоящей занозой в заднице! «Может, вернемся домой тогда?» – сухо спросил он, чуть прищурившись, как и всегда в случаях особого раздражения. «Нет, - Гио резким прыжком взобрался на жестяной прилавок, отставленный в темный угол помещения. – Мне здесь нравится. Если тебе плохо со мной, задерживать тебя не стану».

Малик озадаченно уставился на едко улыбающегося парня, прикидывая, в своем ли тот уме. «Чего ты хочешь? Какой смысл торчать в этой дыре?» Оба вопроса зависли в воздухе. Гио спрыгнул на землю, и, подойдя к Малику, опять положил свою руку ему на плечо. «Я просто хочу побыть здесь, - проговорил он, наконец, естественным теплым голосом. – И мне хорошо, что ты тут со мной сейчас». Липкая волна поднялась в недрах живота Малика, захлестывая своим гребнем краешек его усталого сердца. То, как Гио произнес эти слова, простые и недопустимо откровенные, поразило его сознание. Никогда еще парни в общении с ним не переходили четкий рубеж дружеского равнодушия, установленный нормами мужского менталитета. Если кому-то и случалось сделать излишне ласковый жест в отношении товарища, то остальные тут же начинали громко кукарекать, делать недвусмысленные заявления и обмениваться скабрезностями, вгоняющими провинившегося в стыдливый ступор.

Малик кашлянул, чтобы скрыть смущение. Только теперь он понял, что странное поведение Гио объяснялось его нервозностью и неуверенностью. Отсюда и бравада, которой он тщится замаскировать свои сомнения и комплексы. Глядя, как тот длинными пальцами шарит в заднем кармане джинсов, пытаясь выковырять мятую пачку сигарет, Малик, сжалившись, достает свои, аккуратно лежащие в нагрудном кармане рубашки, и протягивает другу. Оба закурили. В сиреневатых клубах дыма, бледное лицо Малика кажется почти призрачным, и Гио с ласковым любопытством рассматривает его правильные темные черты. Гио нравилась его светлая, не тронутая ножами бритвы, кожа, припухшие розовые губы и мягкие карие глаза под блестящими полосками черных бровей. Нравились густые каштановые волосы, коротким шлемом венчавшие аккуратную голову.

У его приятеля была хорошо развитая фигура: рубашка сидела как влитая, а полукружья мускулистой груди проглядывали в глубокой прорези воротника, как напружинившиеся крылья стальной птицы. Мы всегда восторгаемся физическими качествами, прямо противоположными собственным, и потому деликатному и гибкому Гио спортивная осанка и широкий разворот плеч друга казались образцовыми, достойными самых высоких оценок. В отличие от Малика, он никогда не обманывался в своей сексуальной направленности, однако умело скрывал это, легко завязывая платонические отношения с девочками для обеспечения душевного комфорта и отвода досужих подозрений. Переехав с родителями в новый город, он и не надеялся, что изменит здесь курс своей жизни, но та случайная встреча в школьной столовой разворошила в его животе присыпанные золой и едва тлеющие угли задавленной чувственности и душевного голода. Именно такого парня он представлял себе душными ночами, ворочаясь во взбитых и распаренных жаром тела простынях. По наитию, свойственному большинству одиноких людей, он выделил его из толпы подобных, будто радаром уловил ответный сигнал, исходивший от отрешенной фигуры этого симпатичного парня.

Сердце подсказало ему, что выбор сделан, а воззрившиеся на него усталые глаза незнакомца выдали его одиночество с головой. Как и у Малика, первым чувством, посетившим его в первую же минуту общения, было чувство безопасности и покоя. Потыкавшись, для приличия, друг в друга упрямыми лбами (мужское упрямство никто не отменял), они вынуждены были признать свое поражение и сдать сердца на волю вихревого влечения.

Так началась их дружба…

*****

Поездку пришлось отменить. Провести неделю вдали от родителей оказалось призрачной мечтой, несмотря на всю её прозаичность. В один из дней затянувшегося нервозного ожидания позвонил Гио и совершенно будничным голосом сообщил плохую новость: несколько часов назад в центральном городском госпитале от обширного кровоизлияния в мозг скончался его отец. «Ему пришло в голову развесить по стенам в гостиной иранские фрески, которые он заказал по юбилейному каталогу, - объяснил Гио голосом, лишенным всяких оттенков. – Я бы помог, сам понимаешь. Но он не стал будить меня. Так и потерял сознание с гвоздями во рту». Малик молчал, ошеломленный. Он видел отца Гио. Это был молодой, физически крепкий мужчина лет тридцати шести, не больше. Он много улыбался, был приветлив и словоохотлив. Помнится, Малик еще сравнил его со своим сложным отцом и с горечью признал поражение последнего. «Ты как там? – наконец выдавил он из себя, лихорадочно подбирая в уме подходящие фразы. – Вы уже дома?»

Гио кашлянул. Повисла небольшая пауза. «Да, его уже перевезли.… Знаешь, я не могу долго говорить. Похоже, мы никуда не поедем в этот раз. Маме совсем худо. Она держится, конечно. Но это только на время похорон. Ты пойми, ладно? – голос Гио впервые дрогнул. – Ну, все, пока».

Малик положил трубку. Ему было не по себе от спокойного тона друга. Разве так чувствуют себя нормальные люди через пару часов после смерти родителей? Или это шок, защитная реакция организма? Как бы то ни было, он решительно направился в комнату родителей. Открыл платяной шкаф: на костяных плечиках висели отцовские рубашки, чистые и отутюженные. Отец был придирчив в отношении своего внешнего вида, и это было основной головной болью матери, которая быстро утомлялась от частых стирок и сеансов паровой глажки. Небрежно перебрав пальцами дюжину вешалок, Малик выхватил из гардероба узкую черную рубашку, которую отец носил в очень редких случаях. Подойдя к зеркалу, он стянул футболку. Отлично развитая мышечная масса позволяла ему носить одежду взрослого мужчины. Облачившись в это шелковое подобие траура, он подогнал рукава, подтянул ремень на джинсах повыше, и был готов.

Когда он спускался по лестнице, мать, просеивавшая муку для мясного пирога, отставила сито в сторону и взглянула на него своим особым взглядом: «С чего это ты разоделся в отцовские вещи? Красиво, конечно, но ты уверен, что ему это понравится? Я, знаешь ли, уже видеть не могу утюги и прищепки. Мне и для себя пожить хочется». Малик смерил ее холодным взглядом. «А мне, знаешь ли, все равно, если старый жмот расстроится. У Гио умер отец, ты могла бы позвонить и выразить соболезнование его жене». Пока мать переваривала полученную информации, Малик хлопнул дверью и направился к таксомоторной стоянке. Его мысли были ясными. У друга беда. Он будет там. Он поможет ему в меру своих сил. Все остальное – вторично.

В небольшом одноэтажном доме, обнесенном позолоченной чугунной оградой, толпился народ. Узкий палисадник под окнами был уставлен длинными деревянными скамьями, крытыми обрезками старых ковров. Там и тут сидели старики и взрослые мужчины, негромко переговариваясь и нарочито кашляя. Женщины и священник собрались внутри дома, где покойного обмывали и готовили к соборованию. Несколько молодых женщин суетились в небольшой пристройке с торцевой стороны дома, где размещалась летняя кухня. В грохоте жестяных тазов и подносов, в дребезжанье склянок и столовой утвари скрадывались смешки и посторонние разговоры. В такие минуты только близкие испытывают искреннюю скорбь, остальные же отдают дань социальным нормам. Малик обошел палисадник, не обнаружив в нем ни Гио, ни кого-нибудь еще из знакомых, и вошел в дом. В прихожей было пусто, даже тихо. За большой сосновой дверью, ведущей в спальню, раздавался сдавленный плач женщин-родственниц и мерный речитатив священнослужителя. Малик в нерешительности потоптался на месте. Наконец скрипнула дверь в левом крыле дома. Это был Гио. Его бледное лицо было сосредоточенным, а встрепанная голова чуть запрокинута назад.

Из глубокого выреза черной футболки торчала длинная хрупкая шея с набрякшей веной, которая пульсировала так, что даже при плохом освещении прихожей её было заметно с близкого расстояния. Гио не замечал Малика, и тот тронул его за плечо. Резко обернувшись, Гио непонимающе уставился на друга. «Ты здесь? – его голос был хриплым, и только сейчас Малик понял, как он был неправ. Конечно, Гио плакал, но прятал свою боль от окружающих. – Я не думал, что ты придешь. Если честно, я совсем запутался. Что мне сейчас надо делать?» Малик коротко обнял его. «Тебе ничего не надо делать, - твердо произнес он, глядя в потухшие глаза приятеля. – В начальные дни траура жена и дети лишь принимают соболезнования. Об остальном хлопочут друзья и родственники. На кладбище тебя так же не пустят».

Гио слегка улыбнулся: «Все-то ты знаешь. Говорил я, что ты старикашка». Сдержанно улыбнувшись в ответ, Малик подтолкнул друга к выходу: «Давай пойдем в сад. Насколько я помню, тебе придется пожать руку каждому из мужчин, собравшихся там, после чего они выразят тебе сочувствие. Нелегкое это дело, брат, но деваться некуда. Я постою рядом, чтоб было не совсем одиноко».

Глубоким вечером, провожая Малика за ворота, Гио увлек его на несколько минут в вязкий мрак, под разлапистые ветви столетнего каштана. Его глухой шепот был горяч и тороплив: «Завтра из города возвращается мамин брат. Он будет жить у нас, пока все не наладится. Мама совершенно не умеет жить самостоятельно. Боюсь, она не вынесет папиной смерти. Знаешь, еще позавчера он говорил мне, что возьмет меня в Грецию следующим летом. Была у него такая мечта: отправиться в круиз по Средиземному морю. Он всегда увлекался древностями. Мама протестовала, говорила о каких-то сбережениях, а он все отмахивался и твердил свое.… Будто чувствовал…»

Малик положил руку на плечо друга, сильно сжал его: «Я понимаю, как тебе больно сейчас. Честно, не знаю, как я бы повел себя на твоем месте, но выхода нет – придется пережить это. У тебя осталась мама. Ей без тебя будет совсем худо. Сначала поддержи её, а потом разберись со своими мыслями». Гио положил пылающую сухую ладонь на руку Малика. «Мама ведь не работает, - продолжал говорить тот, чувствуя полную растерянность. – Кто вас будет обеспечивать?» Гио промолчал. Затем снял с плеча руку друга, сделал короткий выдох. Его лицо, едва различимое в чернильном воздухе, приняло отстраненное выражение. «Дядя поможет, - отозвался, наконец, он тем же голосом, что говорил днем по телефону. – Для чего, ты думаешь, он переезжает к нам? У него в столице налаженный бизнес по сдаче в аренду помещений. Как-то он рассказывал, что может делать что угодно, контора все равно будет приносить ему стабильный доход. Он принципиальный холостяк, и мама – единственный человек, к которому он привязан на этой земле. Вот и пришло время позаботиться о любимой сестре. Как хорошо все устроилось, правда?» Едкая горечь, скрасившая последние ноты его тона, не укрылась от слуха Малика.

Что-то внутри оборвалась, оставляя за собой звенящую тоску и холод. Не в силах сдерживать накатившие эмоции, он одним резким движением притянул к себе худощавую фигуру, смутно белеющую в хаотичной тьме, словно маленький одинокий парусник, истерзанный в клочья беснующимся штормом. Пока он судорожно обнимал вздрагивающее, слабо протестующее тело, его сердце наполнялось новой кровью, оживало, пружинисто стуча в стенки вздымающихся ребер. Пересохшими от волнения губами он нащупал крупные слезы на холодных щеках Гио, промокнул их, распробовав на вкус солоноватую горечь. Сейчас он понимал, что есть вещи целебнее правильных слов. По тому, как возвращалось тепло в глаза друга, по румянцу, загоревшемуся на его скулах, по ответным ласкам он определил, в конце концов, что гармония восстановлена. «Помни, я всегда рядом, - сказал он на прощание. – Пока это зависит от меня, я рядом». Гио слабо пожал его руку и пошел в дом. Страх отступил. Нельзя сказать, что он был счастлив, но в душе его улеглись темные волны сомнений и отчаянья. Слова Малика укоренились в его памяти, как оберегающее заклинание. Он не один, и, значит, он справится.

*****

Дядя Гио, Аслан Луриа, был тем человеком, с которым два года назад он впервые вошел в мир запретных удовольствий. Тогда, казалось, все произошло спонтанно. Они всей семьей отдыхали в Грузии. Отец снял на летний сезон туристический домик в высокогорной альпийской долине. С маленькой деревянной веранды открывался потрясающий вид на пронизанные лучами солнца зеленые холмы, обширные лиственные рощи и небольшой участок быстрого прозрачного ручья, огибающего плешивую горку, на которой чабан пас жирных кудрявых овец. Сделав из голышей, пакли и клеенки некое подобие плотины, отец с дядей собрали большое количество текущей воды в том месте, где ручей раздавался вширь. И хотя это сооружение очень отдаленно напоминало бассейн, все с большой радостью проводили в нем добрую половину суток. Лето было жарким, но не душным.

Мужчины проводили время, собирая в пролеске хворост, удя некрупную рыбу и раскуривая толстые пахучие сигары, которые предприимчивый дядя Аслан оптом вывез из Греции. Иногда они сражались в нарды, и в таких случаях Гио приходилось примерять на себя роль независимого хроникера, заносящего данные о победах и проигрышах в ученическую тетрадку. Время пробегало незаметно. Лениво и скучно тянулись погожие деньки, наполненные свежим воздухом и здоровым питанием. Мама выглядела довольной, похорошевшей: на бледных щеках горожанки пробился ассиметричный румянец, серые глаза искрились энергией и озорством. Отец, глядя на нее, тоже подбирался, молодцевато втягивал небольшой животик и строил глазки. Гио было смешно наблюдать за вторым дыханьем, открывшимся у родителей. Ему часто приходилось слышать, что мать с отцом очень красивая пара, но в его разумении они были довольно-таки пожилыми для таких вот романтических выпадов. Вот дядя Аслан, напротив, казался ему образцом мужественной красоты и молодости духа.

Он был на год младше матери, на тот момент ему было чуть за тридцать. Этот высокий смуглый мужчина с копной темных волос, прямым носом и мягким зеленым взглядом, опущенным густыми черными ресницами, несомненно, пользовался успехом у женщин. Натренированные мускулы под гладкой загорелой кожей лоснились на солнце, длинные ноги, поросшие золотистым курчавым волосом, были постоянно напряжены. Он напоминал внешностью какого-нибудь римского бога-воителя, Гио видел что-то подобное в отцовских коллекциях репродукций из знаменитых музеев мира. В то же самое время было в нем что-то такое, что на подсознательном уровне отталкивало юношу. Дядя Аслан был словоохотлив, слишком уверен в себе и дерзок. Гио не раз приходилось наблюдать, как в ситуациях выбора между отцовым решением или решением Аслана о том, как провести день или чем заняться следующим утром, мать всегда склонялась в пользу брата. Отец, предприняв для приличия несколько вялых попыток настоять на своем, в итоге всегда соглашался с идеями шурина.

Гио доводилось видеть, с каким ироничным снисхождением отзывается дядя о достижениях его отца. Он поднимал на смех увлечение отца археологическими открытиями, его азарт коллекционера. Искусство и история казались ему пыльными ширмами, за которыми скрывается настоящая земная жизнь со всеми ее гедоническими радостями и шансами, и он искренне не понимал, как может муж его возлюбленной сестры тратить годы своей молодости на сбор ветхих ковриков, фресок и бронзовых нелепиц, изгвазданных патиной столетий. Отец защищался, как мог. Он парировал дяде, что ему, по крайней мере, удалось достигнуть трех основных целей миссии мужчины на земле: он-де построил дом, посадил целый сад деревьев и, что главное, дал жизнь сыну. В такие минуты Гио замечал, что стрелы отца достигают намеченной цели: ясный взгляд дяди медленно затухал, его красивые губы кривила ироничная усмешка, а длинные смуглые пальцы сплетались нервическом зажиме.

Он бросал несколько отводящих аргументов, но все они были неубедительны, поскольку уже сам голос дяди обесцвечивался, терял свою завораживающую властность. «Почему он никак не женится? - спрашивал отец у матери, пока она охотничьим тесаком соскабливала с рыбы трескучую чешую на камнях за домом. – Дела у него идут успешно, квартира просторная – хватит на большую семью. Он прилично зарабатывает, хорош собой. Что мешает?» Гио замер у круглого слухового окошка, выходящего на задний двор. В последнее время все, касающееся дяди, вызывало в нем неподдельный интерес. Он не мог распознать сигналов, посылаемых ему неспокойным сердцем. Он испытывал одновременно физическую тягу и отвращение к этому независимому человеку. Ему нравилось, когда он был задумчив, почти грустен, и бросало в ярость стоило раздаться хоть одной ноте его громкого язвительно смеха или словечку его гладкой самодовольной речи. «Не знаю, - отвечала мать после долгой паузы. – Я не совсем его понимаю. Думаю, никогда толком не понимала. Ты же знаешь, трудно разглядеть что-то за этой маской, которую он привык носить еще с подростковых времен. У него нет проблем с женщинами.

Тут сложно сказать что-то определенное, так часто он их меняет. А, может, наоборот, здесь собака и зарыта…. Мне он ничего не говорит о своих планах. Носится себе, как ветер, по жизни, и, кажется, никак не решится остепениться». «Да уж, носится - то самое слово, - отозвался отец. – Откуда в нем столько энергии? Я, честно говоря, начинаю уставать от его компании. Может, разбавишь немного наше общение. Сходите куда-нибудь, ты же хотела понабрать целебных трав, засушить какие-то букеты. А я тем временем отлежусь в гамаке, почитаю журналы, побуду с сыном, наконец». Мать усмехнулась и бросила тесак в таз с холодной водой: «Да уж, хоть одного мой братец добился своей неугомонностью – ты вспомнил о сыне!»

Гио спускался к ручью, испытывая противоречивые эмоции. Ему срочно хотелось увидеть дядю, но он куда-то задевался с утра. Его разлезшаяся соломенная шляпа-сомбреро одиноко висела на нижнем сучке кизилового дерева. Каменистый берег реки был пуст.

Прибывающая вода расшатала непрочную кладку плотины, в некоторых местах недолговечное строение почти развалилось на куски. От всего веяло запустением и тоской. Вокруг в сонном полуденном мареве цепенела бурная природа. Даже ручей не звенел, а глухо рокотал, сдвигая камни. Гио шел к самой отдаленной излучине русла , срывая листья с низко склонившихся к воде ветвей тутовых деревьев.

Вдруг вдали послушались мягкие удары, будто молотком стучали по древесине. Гио ускорил шаги. Высокий силуэт дяди Аслана замаячил в густой тени фруктовой рощи, террасами спускающейся к самому берегу. Оголенный по пояс, дядя укреплял в земле большую брезентовую палатку. Его мышцы ходили ходуном, движения казались яростными. Гио нерешительно приблизился к нему. Он встал за спиной дяди, глядя, как крупные капли пота скатываются по его натянутому, словно тетива, гладкому хребту. Загнав колышек глубоко в землю, и зафиксировав его деревянной втулкой, дядя резко выпрямился и, оглянувшись, улыбнулся Гио усталой улыбкой. Казалось, он ничуть не удивлен, обнаружив племянника подле себя. Его глаза были мягкими, а жесты ровными. Ничто не напоминало в нем прежнего Аслана-задиру. «Тебя предки послали отыскивать меня? - спросил он, часто выдыхая воздух. – А я вот, видишь, продолжаю играть в мальчишку». Он подмигнул Гио и еще раз улыбнулся простой улыбкой, которая так шла ему.

«Нет, - откликнулся Гио чуть дрогнувшим голосом. – Я просто решил пройтись. В доме совсем нечего делать». «Вот и я о том же, - подхватил дядя. – Потому-то я и здесь. Решил оборудовать новые апартаменты. Хижина, конечно, не фешенебельная, зато, как говорится, на самом лоне природы». Гио улыбнулся и помог дяде укрепить последний фиксатор. Чуть позже, сидя на замшелом бревне, выброшенном рекой на мелководье, они молча разглядывали результат своих трудов. «Ты ведь не куришь? - спросил дядя, дернув племянника за мочку уха. – Но, думаю, ты бы не отказался распробовать настоящую кубинскую сигару». Вынув изо рта раскуренную торпеду, он поднес ее к самому носу юноши. Гио, закашлявшись от едкого дыма, отвел руку дяди и покачал головой. Брать в рот эту толстую смолящуюся штуку у него не было ни малейшей охоты. Дядя понимающе усмехнулся и потрепал его по вихрастой голове. «Хороший мальчик, - промолвил он, жадно затягиваясь. – Дрянное это дело, скажу я тебе.

Слышал, что врачи говорят? Через курение организм стареет в два раза скорее. Только мне наплевать на это». Гио взглянул на поникшие плечи собеседника. «Почему это? – спросил он. – Кажется, все в жизни у тебя хорошо. Неужели хочешь состариться раньше срока?» Дядя Аслан слегка повернул к нему все еще молодое, бритое лицо, сощурил вобравшие солнечный свет глаза: «В том-то и дело, что это только кажется, брат. Мало хорошего в такой жизни. Вот твоим родителям все удалось на славу». Гио вспомнил постоянную пикировку дяди с отцом, недоброе чувство вновь поднялось из недр его души. «С чего бы это им повезло? – спросил он, старательно имитируя прежний тон дяди. – Ты же сам утверждал, что это бытовое, мещанское счастье не для тебя. Ты же свободная птица, не так?» Чуть запрокинув голову, дядя выслушал эту короткую тираду с привычной ехидной ухмылкой в уголках губ. «А ты волчонок, оказывается, - обронил он чуть растерянным тоном. – Своих в обиду не даешь. Что же ты молчал все это время, что мы с твоим родителем шпыняли друг друга?» «Это дело взрослых, - пожал плечами Гио. – не думал же ты, что я буду защищать отца в его присутствии. Как бы он себя потом чувствовал?» Аслан еще раз потрепал темные волосы парня. «Стратег, - сказал он с добрым смехом в голосе. – Выждал момент и расквитался со мной без свидетелей.

Да, я во многом не согласен с ходом мыслей твоего отца. Но у него есть главный аргумент, против которого у меня нет в рукавах козырей. Этот аргумент – ты. Ты самое лучшее, что могло случиться в его жизни». Гио молчал, озадаченно переваривая откровенность дяди. Теплая волна поднималась из глубин его живота: последняя фраза Аслана пьянила его слух. Он признательно взглянул в спокойное лицо дяди, тронул его за руку: «Спасибо». После, когда они собирали инструменты в запачканную землей холщовую сумку, Гио спросил: «И когда ты думаешь перебираться сюда?» Дядя на мгновенье остановился, сбил пыль с ладоней и, обернувшись на палатку, ответил: «Возможно, уже сегодня вечером. Устрою, так сказать, тестовый ночлег».

В доме ужинали рыбой. Гио нехотя ковырял вилкой золотистые ломтики, щедро припудренные сухими пряностями. От обилия рыбных и мучных блюд его мутило всю неделю. В конце концов, он пододвинул к себе салатницу и выложил на тарелку изрядную порцию томатов с огурцами. Мать участливо улыбнулась и плеснула ему в стакан вина, наполовину разбавив его водой. Дядя и отец молча пережевывали пищу, изредка бросая многозначительные взгляды друг на друга. «Я разбил палатку у реки, - помучив вдоволь зятя, обронил, наконец, Аслан. – Она не очень вместительная, так что вас я к себе не приглашаю». Мать издала неопределенный звук, затем отложила в сторону нож и спросила: «А ты уверен, что это небезопасно? Вокруг все-таки горы, мало ли что может приключиться». Дядя ухмыльнулся: «Потому-то вам и будет гораздо уютнее здесь, за семью замками. Я хочу сполна насладиться местной полудикой природой. Заночую сегодня там, если только москиты не обратят меня в бегство. В остальном же, думаю, мне ничто не угрожает». Воцарилось молчание, которое нарушал лишь мерный перестук столовых приборов. Ужин подошел к концу.

Было около трех часов ночи. В крошечной спальне, отведенной Гио, были растворены все окна, но жара не убывала. В сбитых простынях, покрытый с ног до головы липкой пленкой пота, он ворочался в полудреме, хватая пересохшими губами сухой воздух, поднимающийся от земли. Тревожный хор цикад в глубине двора не давал ему уснуть окончательно. Этот беспрерывный сверлящий звук проникал в его воспаленный мозг, будя в нем причудливые образы, сплошь темные, в огненных точках. Водя беспокойными руками по взмокшему телу, Гио избегал касаться своего восставшего естества, но сладкая нега уже просочилась в его чресла. Часто пульсируя, его мужской орган стремительно увеличивался в размерах, в сведенных бедрах появилась гадкая дрожь. Окончательно проснувшись, Гио сел в постели, опустив пылающие ступни на дощатый пол.

Потом медленно поднялся, нащупал легкие холщовые шорты, в которых пробегал весь день, поднялся на подоконник и, неловко задев ногой раму, спрыгнул в кромешную тьму сада.

Дорога к реке была пыткой. Он натыкался на острые камни, колючки чертополоха вонзались в его босые ноги, несколько раз он перехватывал на теле жутких мотыльков и сороконожек, но неотступное желание толкало его вперед, к густому ивняку. Воздух у реки был расцвечен бликами луны в воде, видимость значительно улучшилась. Остроугольная крыша палатки четко вырисовывалась на фоне блекнущего неба. Стараясь не шуметь, Гио сделал последние шаги, и вот его непослушная рука уже отводит тяжелую брезентовую складку, за которой спрятана широкая металлическая молния. Разумеется, Аслан застегнулся изнутри. Но Гио знает, достаточно у основания бегунка остаться небольшому зазору – и молнию можно спустить легким нажатием пальца. Так оно и есть.

Дядя не был особенно щепетилен в вопросах безопасности. Вскоре Гио уже мог заглянуть во чрево палатки, но рассмотреть что-то в царящей там тьме было почти невозможно. Тогда он решил впустить внутрь немного призрачного света, исходящего от поверхности воды, и, широко распахнув края брезента, отошел в сторону. Свет выхватил из мрака оголенную по пояс фигуру мужчины, разбросавшего руки и ноги на темной от пота соломенной циновке. Под голову Аслан подложил вещевой мешок. Полбутылки вина, грязный стакан и засиженная уховертками пепельница дополняли эту спартанскую картину. Гио скользнул взглядом по телу дяди. Его гладкая мускулистая грудь сильно вздымалась, а на впалом, покрытом легким пушком, животе выступила обильная россыпь пота. Гио сглотнул возникший в горле комок, потряс головой, пытаясь разогнать опасное наваждение.

Не было ничего удивительного в том, что его потянуло к мужчине, ведь подобные желания не раз возникали в его неокрепшем организме.

Еще в восьмом классе он сделал для себя неутешительное открытие: его не привлекают красивые девушки. Их легкомысленное щебетание и избыточная жеманность вызывали в нём глухую неприязнь, а глупая погоня за нарядами и побрякушками внушала стойкое презрение. Конечно, случалось, на его пути попадались и другие, более сложные натуры, лишенные всякой женственности, бесцветные, как дождевая вода. И парадокс его души заключался в том факте, что лишенные девичьей пестроты и наносного блеска, эти последние раздражали его куда интенсивнее стандартных версий. Однако, Гио умело контролировал свое поведение. Не желая ни в коей мере привлечь недоброжелательное внимание сверстников, бравирующих сомнительными победами на личном фронте, он заводил ни к чему не обязывающие отношения с самыми смазливыми девочками лицея.

Он даже принуждал себя целовать их на темных лестничных пролетах школы. Дальше этого дело не заходило, да и не могло зайти: кавказская мораль осуждает добрачный секс, особенно в таком нежном возрасте. Пользуясь менталитетом своего народа, как ширмой, этой юный мученик проходил все круги ниспосланного ему ада с гордо задранной головой. Парни уважали его за независимость духа и острый, как шило, язык, а девушки послушно таяли под ледяным взором его бархатистых глаз. Этот маленький, четко отрегулированный им мирок, слаженно вертелся в суматошном вихре дней и ночей, оберегая внешний покой своего хозяина, но никак не целя его одинокую израненную душу.

И сейчас, лаская глазами распластанное у его ног тело, эту совершенную в своей лепке мужскую плоть, он не мог взять лишь одного барьера своей совести, одно смущало его неприкаянную голову: это же брат его матери, родной дядя, будит в нем вожделение. Гио прикрыл глаза, прислушиваясь к барабанному бою, поднявшемуся в груди. Он уйдет, просто сбежит подальше от этого места. Мысли лихорадочно путались, дыхание сбилось. В глубине души он понимал, что не простит себе упущенной возможности соблазнить этого человека и утолить, наконец, снедающую его молодой организм жажду плоти. Такого шанса, когда время совпадает с местом, могло больше и не быть. Резким движением он высвободил из штанов напряженный до боли член и с ненавистью уставился на него. Вот что оспаривает волю его совести. Несуразный комок мышц, сочащий безрассудную похоть, управляет в эту минуту его разумом. Гио взял его в руку, провел пальцами по шелковистой коже. Все нервные окончания тела тут же отозвались на этот незатейливый жест. Сглотнув слюну, он сделал еще несколько плавных движений. Спасительная в своей наивности мысль пришла ему в голову: он сделает то, что хоть на короткое время принесет облегчение. Ему и раньше доводилось заниматься рукоблудием, но сейчас это не будет отвлеченным актом.

Мощный визуальный стимул прямо перед ним, все произойдет быстро и тихо. Высвободив губительную энергию, он сможет удалиться и привести эмоции в порядок. А завтра будет новый день, и буря, возможно, уляжется….

Вероятно, так бы оно все и было. Остервенело работая ладонью, Гио не отслеживал прогресса своего решения. Его горячечные глаза выхватывали из зыбкого рассветного сумрака готовые детали, лишенные всякой фантазии и потому еще более дурманящие. Усмиряя сорвавшееся дыханье, он только на мгновенье сделал паузу, переведя замутненные глаза с живота мужчины на его лицо. В эту самую секунду сердце покинуло его. Приподняв голову на согнутой в локте руке, дядя Аслан в упор смотрел на своего племянника.

Обратный путь занял у Гио не более пяти минут. Он несся, спотыкаясь о корни деревьев, западая в земляные ямы, хватаясь руками за гибкие стволы молодых вишен. Лицо дяди стояло перед его глазами. Только теперь ему стала очевидна вся катастрофическая нелепость произошедшего. Чувство стыда душило его: щеки так полыхали, что он инстинктивно подносил к ним ладони, а в запрокинутой голове маятником ходила одна единственная мысль: «Узнают!».

Спустя некоторое время, уже в своей спальне, он сидел на кровати, покачиваясь на скрещенных ногах из стороны в сторону, будто кающийся буддистский грешник. Мылкая волна омерзения поднималась из глубин его существа, затапливая и частящее сердце, и замершую душу. Что будет? От дяди можно ожидать чего угодно. Гио живо представил, как во время очередного спора с отцом Аслан с едкой ухмылкой оборвет хвалебную песнь зятя в честь сына, наклонится к самому его уху и шепнет несколько судьбоносных фраз. А мать? Как смотреть ей в глаза, узнай она об извращенном влечении несовершеннолетнего сына к ее родному брату? Так, в течение одного часа, на мир Гио опустилась непроницаемая пелена отчаянья.

Утро было еще более мучительным. Сославшись на боль в животе, Гио отказался от завтрака. Мать принесла ему отвар из каких-то трав, который он, давясь от горечи, поскорее выпил, лишь бы избавиться от её присутствия. Обращенный на него взор, полный ласкового участия, мягкие руки и неспешная речь – все, что составляло мать, - могло скоро обратиться ледяным отчуждением.

Когда мать, плотно затворив ставни, вышла, он подбежал к двери и прислушался. Из общей комнаты доносился непринужденный смех отца, по-утреннему хриплый и родной, звон чайных приборов, шум радио, а чуть позже – и тут он весь подобрался, как проткнутый иглой паучок, - мелодичный бас дяди. Утихшая, было, паника вновь начала разливаться по жилам юноши. Различить отдельные слова было невозможно, а предполагать то, что, быть может, в эту самую минуту он, сохраняя на лице маску отеческой тревоги, посвящает его родителей в шокирующие подробности ночного инцидента, было выше его сил. Вернувшись в постель, Гио накрыл голову подушкой и начал обратный отсчет от тысячи до одного. Ждать – это все, что ему теперь оставалось.

За обедом, от которого уже не было возможности уклониться, Гио обреченно дробил вилкой картофельные крокеты. Пока мать разносила горячее, он наполнил стакан до краев неразбавленным сухим вином. Алкоголь позволил его мышцам немного расслабиться, мысли потеряли напряженную стройность. Дядя еще не приходил, его ждали с минуты на минуту.

«Он всё обустраивает свой шатер, - едко пошутил отец, укрывшись от укоризненного взгляда матери за развернутой газетой. – Скажи, пожалуйста, зачем ему понадобилась там лампа дневного света и этот прогнивший матрац, что остался от прежних жильцов. Разве он не высмеивал нашу тягу к городскому уюту? А как же обет спать на сырой земле и довольствоваться дарами матушки-природы?» Мать уже собиралась начать одну из своих привычных отповедей мужу-критикану, когда на крыльце раздался грохот жестяных ведер, означавший, что вернулся дядя. «Я принес свежей воды, - сказал он, входя в комнату большим шагом. – Такая жара стоит, что вода за ночь зацветает». Он сел за стол, прямо напротив Гио, и мать положила перед ним тарелку с дымящимся жарким. Отец не прекращал чтения, отгородившись от домочадцев спортивной колонкой. Он явно был не в духе сегодня. Не глядя на племянника, Аслан выплеснул в большую кружку половину оставшегося в графине вина. Осушив ее, он взял кусок хлеба и разломил его пополам. Один из ломтей, более увесистый, он протянул Гио. «Что это ты хлеба не ешь совсем? – спросил он каким-то высоким голосом, так, что мать обернулась. – Как у нас в горах принято, а? Настоящий мужчина ест только хлеб, мясо и сыр, и пьет родниковую воду, если за вином далеко бегать». Гио подавленно взял хлеб, стараясь не касаться пальцами рук дяди.

«Мой сын растет нормальным мужчиной, - отозвался, наконец, отец, сложив газету и принимаясь за еду. – Совсем необязательно оставаться туземцем в доказательство своей мужественности».

«И то верно, - неожиданно согласился Аслан, многозначительно взглянув на племянника. – Пацан вырос хоть куда!» Казалось, сбываются худшие опасения Гио. Дядя затеял с ним игру. Очевидно, он не намерен списывать случившееся на недоразумение. Нет, ему скорее доставляет удовольствие мучить полумертвого от отчаянья юношу своими полупрозрачными намеками. Что же, по крайней мере, у него еще есть в запасе время. Похоже, дядя не собирается раскрывать карты прямо сейчас. Встав из-за стола, Гио поблагодарил мать и вышел во двор. Здесь, на самом солнцепеке, вино в его сосудах забродило еще сильней. Покачиваясь, он прошел на задний двор и, склонившись над старой угольной бочкой, выблевал в нее то немногое, что попало в его желудок за обедом.

Около часа бродил он безо всякой цели окрест ближайших холмов, вдыхая горький запах пожухлой травы и щелочные миазмы коровьих лепешек. Крестьян не было видно. Загоняя на пастбища скот, они тут же возвращались к хозяйству. Счастливцы, думал Гио, у них нет времени на праздные мысли, а ведь куда только они не могут завести. Прокручивая в голове фразы дяди и его поведение за столом, он изнывал от неопределенности. Что же будет дальше?

Ответ пришел вечером. Гио развешивал на стальных проволоках выстиранные матерью клеенки для сбора шелковичных ягод. Этот удобный способ им подсказали местные жители. Раз в три дня они с матерью растягивали под кроной шелковицы полиэтиленовые пленки, а отец, взобравшись на дерево, энергично встряхивал его нижние ветви. Тугие зернистые ягоды густо сыпались в подготовленные клеенчатые ловушки, избавляя сборщиков от надобности ползать по траве в поисках терпкого лакомства. Сейчас, растягивая в сумеречном саду слипшиеся целлофаны, Гио устало внимал щебету ночных птиц.

Его голова отказывалась думать, после пережитых треволнений хотелось одного – спать, спать без конца. Он уже представлял, как зароется в прохладные белые простыни, точно в саван, и больше ни один раздражающий звук или шорох не проникнет в глухое убежище его спальни. Закончив дело, он уже, было, повернул обратно, как на его плечо легла тяжелая, будто каменная, рука Аслана. Смотря ему прямо в лицо, даже без тени улыбки на губах, дядя сказал: «Я сегодня буду там. И ты придешь. Понял? Без вариантов».

Некоторые моменты жизни напоминают смутные обрывки снов или деформированные детали одной мозаики, которые никак не складываются в цельную картину. Если бы Гио сегодня спросили о подробностях той злополучной ночи, он вряд ли бы смог собрать воедино хаотичные осколки впечатлений и чувств, испытанных им под брезентовым куполом походной палатки. Что же это было? Нестерпимая боль сменялась трепетом и вязкой истомой в мышцах, дыханье то натужное, то частое и всхлипывающее исторгалось из его стонущего рта. Аслан оказался очень умелым мужчиной. Его руки, губы и язык без устали путешествовали по млеющему телу юноши, оставляя коварные метки в виде укусов и засосов в самых чувствительных местах. Кто бы мог предположить, что худенькое тело парня способно пробудить в этом великолепном самце такой неутолимый голод? Напружинив мускулы, он вертел этим легким бревнышком по своему разумению, проникая в каждое отверстие и насыщая его своими бурлящими соками. Возможно, сказывалось двухмесячное отсутствие женской ласки, но внутренним чутьем Гио осознавал, что действия Аслана отнюдь не механичны, и то, что происходило, не было всего лишь суррогатным воспроизведением секса мужчины и женщины.

Дядя откровенно наслаждался им: его жесты, надсадное хриплое дыханье и мутный от желания взгляд не оставляли причин для сомнения. Гио пугала его звериная похоть, металлическая хватка рук, но и отвергнуть это тревожное счастье он был не в силах. Отдаваясь, он мысленно взмаливался, чтоб это прекратилось, чтоб это не прекращалось никогда. Наконец, был взят последний барьер: резкая боль пронзила его сзади, что-то большое и неотвратимое проникло в недра его покоренного тела, раздвигая перед собой мягкие ткани, будто огромный кровожадный червь. По сорвавшемуся от наслаждения стону дяди Гио понял, что битве пришел конец. Теплая жидкость заполнила его внутренности, и дядя, пару раз всхлипнув, перевалился на спину, подставляя под струящиеся в палатку лучи лунного света взмокшую грудь. Не чувствуя под собой ног, Гио с трудом поднялся, подобрал сброшенную в углу одежду и, не позаботившись даже надеть трусы, выбрался наружу. Все, чего ему хотелось в эту минуту, - броситься в прохладные воды речки, смыть с себя подробности этой сладкой и разрушительной ночи.

Оставшиеся до конца отпуска дни семейство проводило на берегу ручья и в утомительных пеших прогулках по склонам холмов. Гио еще две ночи провел в палатке дяди. Родители вовсе не возражали. Дядя объяснил им, что у парня душа скаута и ночевки на вольной природе лишь закаливают его дух. Гио смущенно молчал, его шея заливалась бурой краской. В отличие от своего старшего родственника, он не умел так искусно состряпать очередную ложь. Но сладкая ноющая боль внизу живота блокировала его возмущенный рассудок, а плещущиеся в крови гормоны толкали на тропу запретных удовольствий.

Перед самым отъездом дядя отозвал его на задний двор и, убедившись, что их никто не подслушивает, высказался: «Сейчас мы вернемся в город, и ты обо всем забудешь. Классно было с тобой потрахаться, но я не по этой части, братишка. И еще: пока ты окончательно не загубил свою жизнь, советую свернуть на правильную дорожку. Поверь, с бабами ты словишь самый настоящий кайф.

То, что между нами произошло, неправильно. Узнай твои предки, не сносить нам головы. Ты же хороший мальчик, надеюсь, других вопросов не будет?». Гио коротко кивнул. Значит, дядя сам боится огласки. Теперь уже не о чем беспокоиться. Они действительно вернутся домой, и он заживет полноценной жизнью, в которой больше никогда не будет места однополым отношениям. Окончательно успокоившись, он впервые за последние две недели взглянул Аслану прямо в глаза и, криво ухмыльнувшись, обронил: «Меня это устраивает. Да, вот еще, пойми меня правильно, ближайшие несколько месяцев мы не ждем тебя в гости».