Семья Мэнсфилд

Глава первая

ДНЕВНИК ФИЛИППА МЭНСФИЛДА

Там, где тишина, там боль; там, где раздается музыка, там часто боль; там, где отсутствие, там боль. А иногда все сливается вместе, даже если рядом любимая, и эта боль, как завеса перед глазами, туго стягивает лоб, становится тусклой, как вечерняя мгла, заволакивает все мысли, все слова, которые иначе могли бы родиться в уме. В такие минуты, зажатый в своем собственном существе, ощущающий, что самые пространства вокруг меня (эти пустые пролеты между мебелью и стенами, которые в моменты боли давят больше иного физического предмета) стали ареалами враждебного, чуждого, хотя обжитого и не раз день за днем пройденного, да, в такие минуты я повергнут в тупость, в немоту, в ощущение отдаленности и от себя, и от всех других. Мне говорят, все это потому, что я слишком много времени провожу в жизни своего ума тогда как я мог бы жить и в умах других, ибо я, истинный Филипп (очевидно, неведомый моим близким), сидел и держал руку когда-то любимой, разговаривая с ней наподобие текущего ручья, задерживаясь лишь у камней и мостиков ее слов, поглощая и принимая их, чтобы показать мое истинное сходство с ней.

Ах, как часто как часто я прикладывал мои губы к губам жены (подозревая, как мои губы становятся слишком мокры и слабы) и клялся ей, что, объятый любовью, я теперь стану ею, растворюсь и исчезну в ней, и наши души, я знаю, объединятся. Этого не может быть, говорила она, отворачиваясь. Внизу, кажется, наигрывали на рояле: его звуки ранили своей дробной беззаботностью. Тогда наступало молчание, и моя жена начинала приходить в возбуждение. Она говорила, что постель следует разгладить, что горничная может подсмотреть, и все это несмотря на мои возражения, что я даже не покушался заняться с ней любовью, даже не пробовал дать волю рукам пройти к ней под юбки. При всем при этом, Филипп, при всем при этом, всегда бормотала она, приглаживая волосы с рассеянным видом женщины, которая еще не совсем успокоилась или занята совсем другими мыслями, хотя не хочет в этом признаться. Я не могу быть другой, кроме той, которая есть, и ты этого не можешь, часто говорила она. Итак, там, где должна быть любовь, есть вакуум, говорил я. Не вакуум, Филипп, но скорее скрытая и обновляющаяся страсть.

Я не могу ничего поделать, если та любовь, которая у меня между ног, чарует меня больше всего, что есть в голове. Это же нечисть! кричал я, хотя и про себя. Слова, которыми мы обменивались, с годами становились все грубее, а поцелуи все реже. Скрывая обман, как могли, от наших детей, мы все же не выдержали притворства. Слова расставания были произнесены, и Эми зарыдала, прижимаясь к матери. Ричард, на мужественность которого в его девятнадцать лет я так рассчитывал, ни с кем из нас не говорил; однако в последнюю неделю их жизни здесь я заметил, как он трижды поцеловал мать, один раз совсем в губы, а она откинула голову, поглаживая его волосы. Я не мог крикнуть им, чтобы это прекратилось. Все так сошлось, что меня могли бы обозвать "несчастным". Притворившись, что ничего не заметил, я ушел. Час был поздний. Эми и Сильвия обе были уже в постели. Когда я выходил из комнаты, судорожно выпрямившись и на застывших ногах, я услышал причмокивание, но тут же обвинил себя, а не их в нечистых мыслях. "Миленький" сказала она ему, хотя меня всегда называла всего лишь "дорогой".

Прошел целый час, пока она наконец пришла в спальню. Когда она сбросила халатик, я заметил, что ее соски крепко застыли. Я хотел спросить ее, что она так долго делала внизу, но не смог собраться. Она уже было задернула полог, но вдруг обернулась на кровать, где я лежал, и спросила: "Я тебе такой не нравлюсь - ты меня такой не любишь?" Она приспустила свои панталоны. Ее нижние щеки были такие розовые, как будто за них хватались. Я бы мог поклясться, что на них остались отпечатки пальцев. Лампа горела. Ночью женщине между ног не глядят. Я не пошевелился и не ответил. Она быстро скинула панталоны, и я увидел на них посередине штанин мокрое пятно. Мне здесь так мокро... Засунь его туда внутрь, сказала она. Ее лицо раскраснелось от выпитого вина: красное вино всегда дает ей такую краску. Ричард поднялся из гостиной, где они только что сидели. Он прошел на цыпочках мимо нашей двери, как будто боялся любого шума. Не говори так, сказал я. Я не смотрел на нее. Такие вольности на словах встречались у нее часто. Тогда настала тишина...

Такая же предвестная тишина, какая бывает в темном и покинутом доме на болотах, когда выпадает первый снег, нарушая спокойствие. Так ты не желаешь... Ты не будешь засаживать твоего петуха ко мне в гнездо? спросила она, жестоко и обидно рассмеявшись. Если ты веришь своим грешным мыслям обо мне, то грешницей я и буду хотя бы для того, чтобы удовлетворить твои фантазии, Филипп. Вперед... Засади! Возьми меня под себя, и я расскажу тебе очень нехорошие вещи. На мне, кроме чулок, ничего. Тебе нравится гладить мои чулки, не правда ли? Ах, какой это был льстивый голос... и все же я не ответил. Это был голос греха, а не голос любви. Я почувствовал, как она склонилась над моей кроватью, и понял, что ее ноги расставлены. Я подался от нее. Ее рука тронула мое плечо, потом упала. Возможно, это был переломный момент. Я знал, что это так, но ничего не мог поделать. Тогда я пойду спать в другое место, услышал я. О, какое это было одиночество на этой широкой кровати, когда дверь открылась, закрылась, а она ушла!

Ее длинная ночная сорочка осталась на моей постели. Я слышал, как скользят ее ноги в чулках. Всю ночь в моих ушах, казалось, стоял стон голосов. Об этом нельзя писать. За завтраком ничего не было сказано. Эми и Сильвия понурились и молчали. Ричард пил кофе у себя в комнате. Через час все дорожные мешки были упакованы и собраны внизу. Она сказала, что уезжает в Ливерпуль... Сказала Сильвии, а не мне. Она сказала "милой Сильвии", что не хотела ехать, или не хотела ехать так скоро. Мать нежно поцеловала дочь, а потом уехала вместе с тихими Эми и Ричардом к своему поезду. Возможно, мне следовало сказать, попросить, взмолиться. Нет, я не стал бы ее молить. Слишком часто я спотыкался на этой каменистой земле и следил, как мои слова пролетают мимо ее ушей: не вовсе незамеченные, хотел бы я думать, но все менее сдержанные из-за ее реплик. Мне нечего больше ей сказать, нечего. Кровать, на которой она спала той ночью, была смята, и я боялся, что горничная увидит белье и подушки, по которым она каталась.

"best"Слишком много багряных и похотливых вещей говорила она мне по ночам, отвратительных своей дикостью и злостью... Ни сказать, ни записать этого пером я не могу. Воспоминания о той ночи темнеют, они все прозрачнее в моем уме. Я опасаюсь мысли о запятнанной и сбитой простыне, о том, чего думать не должен. Я буду молиться за ее избавление и за мое избавление хотя мы можем не встретиться уже никогда. Сегодня Сильвия качалась в саду на качелях. Скоро настанет ее тринадцатый день рождения. Наша горничная, Роза, могла бы не качать ее так высоко. Я могу разглядеть все, что выше ее чулок. Кто-нибудь должен с ней поговорить, ибо я не решаюсь. Об этих предметах беседовать не следует: колючка на языке ранит губы. Ты выглядишь таким грустным, папа, рассмеялась она. Я отвернулся. Мне часто говорят так, когда я всего лишь серьезен. В подобной невинности живут юные, не чувствующие боли от тишины, музыки, отсутствия, но и не знающие других вещей.

ДНЕВНИК СИЛЬВИИ МЭНСФИЛД

Я не хотела принимать какую-нибудь из сторон, но еще меньше мне хотелось ехать в Ливерпуль. Мама, я уверена, простит мне это. В любом случае, я навещу их там на Рождество. Возможно, она не понимала, что папе необходима тишина для того, чтобы он мог продолжать работу.... Его стол весь в страницах его романа. Я уверена, что именно с писания все началось, потому что ему всегда хотелось покоя, а маме это давалось с трудом. Ричард в последние дни всегда целовался с ней допоздна. Интересно, почему. Наверно, ему давно хотелось в Ливерпуль, он давно хотел городской жизни и теперь, надеюсь, доволен. Я спросила у мамы, приятно ли целоваться. Она рассмеялась и сказала, что конечно же приятно, но что больше она мне ничего не скажет до дня моего рождения. Не думаю, чтобы у мамы с папой было много общего, и надеюсь, что нестрашно об этом сказать. Папа сказал, что купит мне на день рождения пони. Это, должно быть, внезапно пришло ему в голову. Может быть, он увидел картинку в какой-нибудь книжке, потому что я сама не посмела бы попросить его.

Я раздевалась, когда он вошел ко мне в комнату. О, какой это был ужас. Я была уже без панталон и только что подняла ногу, чтобы снять чулок! Ой, я и покраснела! Папа воскликнул "ой!" и снова закрыл дверь. Я поняла, что он чувствовал себя ужасно, как и я. Он не ушел, и я услышала, как он спрашивает из-за дверей. Это о твоем дне рождении, Сильвия. Ты хотела бы пони? Да! отозвалась я и поспешила влезть в сорочку, на случай, если он опять зайдет. Я подождала, но он не зашел. Спасибо, папочка, снова сказала я громко. Я скажу тебе утром, ответил он. Моя штучка теперь вся в кудряшках. Когда я лежу в кровати, я причесываю их пальцами. Может быть, этого не следует делать. Интересно, можно это или нет? Ричард мне рассказывал, что мама иногда говорит ему дурные вещи, но не сказал, какие. Он был ужасен, и я думаю, у него там торчало. Его штаны были расстегнуты, но я не смотрела.

ДНЕВНИК ФИЛИППА

Мне все более неловко оттого, что я предложил Сильвии пони, а ей нужнее всего был бы товарищ. Я спросил у нее. Кто же, папочка? спросила она, удивленная моей серьезностью. Со мной все в порядке, папочка, правда, сказала она, возвращаясь к игре с Розой на качелях. Обе, кажется, очень близки. Служанка могла бы знать свою работу, но здесь я опять чувствую себя бессильным даже эгоистичным и не вмешиваюсь, потому что мне лучше всего думать о своей работе, а не о всяких вещах. Мой роман, однако, напоминает мне треснувшее колесо кареты. Мысли расползаются, как каша, а должны быть прозрачны. О мужчинах я пишу хорошо, ибо они говорят правильные вещи, которые я мог бы повторить сам. Что же касается женщин, то я затрудняюсь описывать мысли, приходящие им на ум. Поэтому их разговоры получаются выспренними и совсем не теми, какими бы я хотел. Образ когда-то возлюбленной все время преследует меня. Увы, я вижу ее с застывшими сосками грудей, с уже приспущенными под сорочкой панталонами.

Такие мысли должно гнать от себя, так, как учил мой воспитатель. Следует заметить, однако, и я обязан, как сумею, это выразить, что наименее подобающие нам мысли как раз те, что клыками и когтями рвутся из-под запрета. Ясно, что таков труд дьявола. Он зовется Искушением и одолевается лишь непреклоннейшей волей. Так, мне не следовало внимать ее грубым словам, как бы ни было тепло ее дыхание у моего рта, как бы ни были нежны кончики ее пальцев. Любовный поступок должен происходить в тишине и скоро. Он предназначен для размножения, а не для удовольствия, и я часто говорил ей об этом.

Надо же, у тебя в голове временами ничего, кроме бумаги, нет. Кто-то должен поджечь ее спичкой, говорила она и принималась шутить, кому бы это удалось лучше, чтобы раздосадовать меня и ввергнуть мой слух в круговорот немыслимых вещей. Тебя, Филипп, не так интересует содержание твоей работы, как сама работа с пером. И в то же время, тебя не так занимает половой акт, как его абстрактное содержание, выругалась она однажды. Разумеется, это неправда. Это неправда. Беспокойство, с которым мне приходят на память все эти слова, не дает мне сосредоточиться. Полчаса назад я случайно выглянул в сад и увидел, какие у Сильвии белые легкие летние панталоны. Мне следует переместить качели или сказать Розе, чтобы она не раскачивала их так.

ДНЕВНИК ДЖЕЙН МЭНСФИЛД

Неудивительно было узнать, что Дейдр наконец рассталась с Филиппом. С самого начала это был нелегкий брак. Вода и пламень, как говорится, причем Дейдр, бедная, едва не размокла. Я рада, что не вышла замуж, как и Мюриэл. Сестрам вместе лучше всего, и как мило мы проводим иногда время! Об этом, возможно, нескромно писать, но когда я так говорю Мюриэл хохочет и требует не пропускать ни одного слова. Вчера вечером красивая девочка в доме у этих Фортескью. Напишу о ней в другой раз, сегодня нет времени. Мы должны приглядывать за Сильвией. Об этом пишет Дейдр в своей записке, которая читается так же сумбурно, как сама она (полагаю) занимается любовью. Зачем, она не пишет. Я полагаю, что чем смелее будет воспитание Сильвии, тем лучше для нее. В любом случае, те двое не могут жить одни. Мы решили посетить Филиппа. В конце концов, он наш брат, каких бы странных вещей про нас ни думал. Мюриэл говорит, что мы должны собраться сегодня же и завтра нанять экипаж до его дома.

Со времени нашего прошлого визита прошел год. Какой он был мрачный, и как сияла Дейдр! Я думаю, что если бы его тогда не было, она бы спала между нами.

ДНЕВНИК ДЕЙДР МЭНСФИЛД

Ричард милашка. Новый дом понравился всем. Какая здесь дымка! Хотя зимой будет уютнее, когда туман застелет все окна и разожгут камин. Я должна завтра же написать Сильвии. Он и слова не заслуживает, как и любой мужчина, который осуждает любовный покой жены, а сам все скулит про свою любовь, но даже и кочерги не запустит перемешать мои угли. Ты становишься дурной девочкой, годы тому назад говорила мне мама, но в то же время обнимала и целовала меня. В ее осуждении было хотя бы пособничество, а с Филиппом были скука, тупость и непонимание даже в глубине его души. Говорить с ним о дурном засчитывалось как грех хотя я нахожу в этом всего лишь подтверждение желания, которое, если его скрыть и подавлять, только глубже уйдет корнями. Я чувствую любовь, когда у меня в губах язык скользит по моему языку и я чувствую ее, когда мои груди горят, а соски застывают под ласкающей их рукой. Вчера вечером я сидела с Ричардом на кушетке. Он поцеловал меня в губы: его рука бродила по моим грудям, ощущая их вес и мягкость.

В какой-то миг эта рука пошла мне под юбку, и он пробормотал, какие у меня полные бедра. Я в грехе. А это хуже воздержания? Я и раньше была с ним вольна. В ту последнюю ночь в доме, перед отъездом, я дала ему распустить завязки на моих панталонах чтобы потом вскочить и, собравшись с силами, подняться наверх, к моему цветущему вечными надеждами брачному ложу, где меня ждали новые хулы и назидания. Или у меня и правда, как говорит Филипп, "грубый, бесстыжий язык", выдающий закипающую в жилах страстную горячку? Должна ли я быть мраморной, наподобие склепа? В юности меня не бранили, когда я говорила дурные слова, лежа в кровати или в беседке, на сене. Тогда смешались искры любви и желания, сладкие и кружащие голову, как старое шампанское. Там были мой кузен, Эдвард, и моя сестра, Аделаида, на лужайке в сумерках, и нас заметили; не сомневаюсь, что нас видели глаза, следящие из дома. Тогда я упала, и мои панталоны стащил тот, кто поджидал случая. Взгляд Аделаиды чаровал меня в то время, как мы обе кончили и втянули сперму в свои набрякшие передники.

Ты получила урок, сказала мне той ночью мама, хотя и притворилась, что ничего не знает о происшедшем на теплой летней траве. У Филиппа нет на это ума. Мне ни за что не следовало ему рассказывать все свои истории. Все это были любования, Филипп, объясняла я. Он, впрочем, не слушал и отворачивался. Однако, во время таких моих разговоров его стручок,... бывало, брал стойку, хотя и не всегда но всегда вызывая мое изумление. Интересно, ревновал ли он ко всем моим детским обжи малкам и покачиваниям? Думаю, нет. Его оштукатуренные хладные идеи о чистоте вступали сразу же, не допуская этого сладкого ощущения. Ночь была испорчена его "стыдом" за меня за меня, которую заставили заниматься желанным ему спортом во исполнение супружеских обязанностей в его постели. Я выскочила, оставив ему его сухие сны, выскочила в одних чулках и пошла спать в соседнюю гостевую комнату, где постель всегда готова для нежданного посетителя. На погибель моей добродетели, я наткнулась на Ричарда, который пробирался в темноте, одетый в сорочку, с руками, поневоле ищущими мои нижние щечки.

Скорее всего, его протянутая рука нечаянно провела по моему кусту. Из таких мелочей проистекают переломы судьбы. Я вскрикнула в ответ и, вздрагивая от этого случайного прикосновения, вошла в темную комнату. Он пошел за мной. Я больше не смела ни кричать, ни вообще поднимать голос... По крайней мере, таков был мой ответ сидящему во мне лицемеру. Нет, это был мой ответ всем сидящим в нас лицемерам. Я задрожала, я набросилась на Ричарда, который высоко поднял свою сорочку, и мы упали в своей тихой схватке на кровать. Он боялся, что я закричу, а я боялась его стонов от радости запретного плода. Я долго боролась. Долго ли я боролась? Я ощущала себя той взбунтовавшейся школьницей, какой была, когда сперва отдала свои ягодицы под розги, а потом, немного спустя, еще всхлипывая, приняла сверху кол в гнездо. Временами я, должно быть, шептала: "Ричард, нет!" но в забытьи рот искал губы, язык. Я слышала, как шипели наши ноздри, пока мы толкались, его ноги оказались между моих, это было как сон, а потом, когда фонтанчики слизи, излившись, повергли нас в изнеможение, это было так чудесно лежать, сцепившись языками, извиваясь, нежась в мягкой истоме, которая уносит всю вину, заставляет бедра работать в сладком воспоминании.

Какая странная тишина напала на нас поначалу: только нежные, голодные всхлипывания, только мои пятки вывернулись, когда он пришел во второй раз! "Уйди, Ричард, уйди от меня," выдохнула я. Я хотела убежать назад, в свой чуланчик, называемый Угрызением, но знала, что он, как и прежде, окажется заперт. Во второй раз, когда меня в мои семнадцать лет топтали в беседке, моя тетя держала меня и покрывала поцелуями мои губы, пока большой член творил свою расправу и заливал меня теплой, густой, как каша, спермой. Ты совсем задрала ноги и вывернула пятки, когда он кончил в твою милку, улыбнулась она; он поднялся, и я увидела длинный, твердый пенис, истекающий и пенящийся головой. Теперь поцелуй меня еще раз, я снова заставлю тебя дойти, сказала она. Она хлопнула по моим бедрам, чтобы я держала их раскрытыми, а он смотрел; но потом он ушел, и вошла мама. В этом греха нет, душа моя, если тебе это нравится, так она сказала. Я и теперь удивлена, но удержаться не могу, как прежде. Тебя можно много любить, сказала она. Теперь, раз ты взяла этакого петушару во второй раз, ты возьмешь еще. Я болтала об этом с Аделаидой. Все это время, пока болтали, мы терлись сосками.

Какая сладкая храбрость напала на нас тогда! Следует ли мне к ней вернуться? Вчера ночью на кушетке Ричарда я снова услыхала слова моей тетки, которые она проронила в тот первый раз, на сеновале, когда меня нужно было держать. Не надо, пожалуйста! Вы не смеете! Это гадость, дрянь, ой! визжала я, пока мокрая дылда пробивалась в мою поддающуюся щель. Я брыкалась, мои поднятые ноги даже слабо били по его спине. Без зазрения совести пульсирующий сук погружался в меня, до тех пор, пока его шары не легли за мной. Я маме скажу! застонала я, и это был мой последний членораздельный крик. Потом я на мгновение отупела, меня тихо укачивали движения его балды, пока вдруг не захотелось еще и еще. Однако в это время, пока я рыдала, я услышала свою тетку: Тише, милочка, такой грех это еще полбеды. Что такое грех... что есть любовь... Я больше ничего не знаю. Прошлой ночью софа трещала. Слышала ли Эми? Я закрыла глаза, представляя себе Ричарда кем-то другим, но не смогла делать это долго. О, настойчивость желания Юности, с которой он смог намочить мою милку дважды, не вынимая... Я верещала. Мой голый зад растекся по простыне, сжатый его твердыми ладонями.

Еще! замычала я, услышав свой голос как будто издалека, из прошлого.

Глава вторая

ДНЕВНИК МЮРИЭЛ МЕНСВИЛД

Итак, мы собираемся к Филиппу, и здесь у меня свои надежды. Нужно избавить его от дурных манер. Он всегда был слишком тихим и чопорным, слишком замкнут на себе. Милая Дейдр, не стоит осуждать ее бегство, и нам так хочется снова увидеть Сильвию: она такая маленькая прелесть. Мне скоро тридцать четыре. Неужели я старею? Мне хотелось бы быть Джейн и на два года моложе. Если бы мы были близнецы... "Но тебе и тридцати не дашь," все время уверяет она. Мой зад располнел. Я все время слежу за ним. Джейн говорит, что он "плотно полный" и в точности такой, какой должен быть у женщины. Надеюсь, что это комплимент. Уже несколько недель ни у одной из нас не было мужчины а хотелось бы. Придется обойтись без этого еще недели две, сказала я ей. Возможно, ответила она, сморщив нос, моргнув и рассмеявшись своим злобным смехом. Филиппа-то мы, по крайней мере, застанем врасплох, Сильвию тоже. Я намерена зацеловать ее, как и Джейн. Мы не можем противиться страсти к маленьким девочкам. Если бы нас в юности не приучили, так сказать, вставать с петухами... Но все же и это здорово, и мне не на что жаловаться.

ДНЕВНИК ФИЛИППА

Оставят ли меня когда-нибудь в одиночестве? Явление сестер шокировало меня, но с радостью было встречено Сильвией; это подчеркивает мое чувство вины за ее заброшенность, хотя Роза все время рядом с ней. Я не уверен в этой дружбе и много говорил об этом вчера вечером с Мюриэл. Две девочки вместе, мой дорогой, это радость, ответила она. В ее словах часто появляется неприятная мне двусмысленность. Надеюсь, они играют, сказал я. Конечно же, сказала она. Она сильно раздалась внизу. Я не мог не обратить на это внимания. Ее платье, как и у Дейдр, неприлично тесное. Может, тебе хочется, чтобы я это сняла? спросила она, когда я указал ей на слишком глубокий вырез платья, чересчур зауженного внизу. Нет, мне бы этого НЕ хотелось, - сказал я и пошел к себе в комнату, ощущая гневный звон в ушах. Дома, когда мы были юны, все было прилично. Ни она, ни Джейн ничему так и не научились. Я не желаю слышать о скандалах этой пары, в которых, кажется, участвовала и Дейдр. Как-то раз мама пришла в бешенство, застав Джейн и Мюриэл за "Уроком Природы" у папы, обеих едва прикрытых. Он, я уверен, был поражен не меньше моего этой сценой, после того, как позвал их на минуту (так он сказал маме) посмотреть его редких бабочек.

Потом Джейн и Мюриэл бросились в ванную комнату с криками, что хотят купаться. Лицо бедного папы было залито пунцом понятного мне в такой ситуации гнева. Он только хотел дать им урок... Это я объяснил маме, ибо отец ей ответить не мог: конечно же, из гордости. Иногда мужчине следует хранить нравственность молча, чтобы его не поняли ложно. Сильвия с приездом теток становится все живее. Она без ума от своего пони и хочет кататься на нем по-мужски, расставив ноги, несмотря на все мои предупреждения, что это неподобающе. Она, видимо, не понимает, что когда поднимается в седло или сходит с него, можно видеть ее панталоны. Она дает и Розе кататься на животном. В очередной раз без дела взглянув в окно, я к ужасу своему увидел, что на Розе и вовсе нет панталон, и она высоко задирает ноги, чтобы усесться на пони. Ты должна с ней поговорить - или пусть это сделает Мюриэл, сказал я Джейн. Нет, дорогуша, ведь ты же хозяин ...в доме. У тебя свои обязанности, у женщин свои. Я пошлю ее к тебе, сказала она и ухмыльнулась (я вполне точно отметил эту ухмылку). Когда появилась Роза, я не знал, что ей сказать, не смог заставить себя произнести слово "панталоны" и поэтому ограничился "недостаточным одеянием".

К моему изумлению, девушка ответила: Ой, сэр, так это летом принято. Мы обе их иногда снимаем. А потом, и седло такое приятное и гладкое. Нам сзади, сэр, вовсе не царапает. Все это время девушка смотрела мне прямо в глаза. Я бы совершенно этого не желал... начал я. Но здесь моя дочь ворвалась с криком: Роза, иди скорее! Тетя Мюриэл верхом! Подожди, Сильвия, сказал я. Я хотел поговорить и с ней в свою очередь. Я отдернул занавески, чтобы позвать Мюриэл. В это время она как раз заносила ногу в стремя. И на ней также не было того сокровенного нижнего убора, подобающего любой даме. Увидев то, чего не должен видеть джентльмен, я почувствовал, что краснею так же, как покраснел папа в тот далекий день. Я буду молиться за них и утром поговорю со всеми. Но сейчас нужно собраться с духом. Увы, после бессонной ночи я должен добавить несколько слов. Прежде всех я поговорил с Мюриэл. Остальные, похоже, избегали меня. Что касается твоего убранства под одеждой... начал я, Прежде, чем я успел продолжить, она откинула голову и расхохоталась. Как, и ты, мужчинка, подглядывал? спросила она, и потом выбежала из комнаты. А я старше ее на шесть лет! Надеюсь, их пребывание здесь продлится не дольше недели.

ДНЕВНИК ДЖЕЙН

О-ля-ля! Филипп уже видел задницу доброй Мюриэл, а еще белые панталончики Розы и Сильвии. Я сказала последней, что на улице слишком жарко, чтобы носить эти вещи. Она, кажется, послушалась.Однако я хотела, чтобы не забыть, записать о той девочке Фортескью. О, какое это было стройное, красивое создание... Там везде целовались и обнимались, стоял гам, среди которого она казалась смущенной, пристыженной, стоя в одиночку. Прислонившись к стене, она разглядывала проходящие пары, то и дело заливаясь краской. Я спокойно вывела ее на веранду, под предлогом, что там будет потише. И правда, мы оказались одни. Я заперла дверь и сразу же начала обнимать ее и целовать. Как влажны, мягки, бархатисты были эти губы! Нет, не надо, не надо! воскликнула она, когда я совсем прижала ее к стене грудью и бедрами.Я полагаю, что ей около двадцати а ее животик дрожал так, что сразу видно, что она необъезженная. Для ее лет это невероятная редкость. Какая ты красавица, душенька, продолжала бормотать я, все время отлавливая ее убегающий рот. Потом свет залил полутемную комнату. Появился хозяин и сразу же обхватил нас обеих, заявив, что, действительно, самая возбуждающая вещь смотреть, как целуются женщины.

Затем он задрал наши платья и к ее ужасу пощупал у нас под мягкими щеками. Она нежно пискнула, вещь, которую ни я, ни Мюриэл не сделали бы в ее возрасте. Не надо! простонала она так, что еще более убедила меня в надобности. Держи ее за плечи! приказала я ему, пренебрегая этикетом. Нет, нет, не надо! визжала она. Он взял ее очень скоро, а я упала на колени, приготовившись пировать. Он бормотал нежные уверения, хотя из жадности увидеть побольше ее бедер схватил прямо за горло, сжав челюсть. Я услыхала, как она булькает у него под губами, и поспешила совсем задрать ей платье и снять панталоны, которые оказались из тончайшего шелка. Какой стыд! Боже, Боже! рыдала она. Не обращая внимания, я ущипнула ее за бедра, чтобы они раздались, и запустила язык под ее полный бугорок, где уже чувствовался нектар. Я на минутку загляну в щель, тихо прошипела я ему. Я раздвинула ее ягодицы, что лучше всего удерживает девушку. Ее розан оказался прямо в моих пальцах. Я погладила жесткий и сморщенный проход, а она дернулась, что позволило моему языку пройти глубже за ее хитрые губы. Я быстро ее оттрахаю: отдай сейчас же, - сказал Норман Фортескью, вызвав у нее только еще более громкий, пронзительный крик.

Какой ужас! Пожалуйста, нет... Нет, пустите меня! Я продолжала лизать и чувствовала, как ее замазуля раскрывается, как цветок, моему вторгающемуся языку. Ее зад дергался и бился, но дыхание уже покинуло ее. У меня на губах появилась ее мускатная соль. По мере желания входишь во вкус. Давай... Положи ее на пол. Держи за плечи, я за ноги, сказал Фортескью со всей деликатностью проснувшегося самца. Но мне до его слов не было никакого дела. Меня саму так взяли в первый раз, и с тех пор я не жалела об этом. Некоторым женщинам нравится грубость, а некоторым нет. Меня держать было не нужно, но многим другим это было приятно. Я хотела, чтобы она потекла прежде, чем он доберется и проткнет ее, но здесь дверь вдруг снова распахнулась и в самом деле! появилась наша хозяйка, так неожиданно, что девочка вырвалась и отскочила, путаясь в штанишках. Нет, Норман, нет... Этель же еще слишком рано! воскликнула жена, правда, таким голосом, как будто сообщала утреннюю новость, а не в порицание. Помоги мне натянуть на нее панталоны, Джейн. Вы оба, действительно, проказники. Обезумевшая (или притворившаяся) девочка рыдала навзрыд, пока мы реставрировали ее скромность; я все же полагаю (до сих пор), что ее лучше было бы окропить, ибо ее щель вполне намокла и была слишком готова для мужественного орала.

Но ее скромность была вновь занавешена, и она бросилась в гостиную: к изумлению и восторгу собравшихся гостей, если среди них еще оставались незанятые.Правда, Норман, я думала, что уже говорила тебе... повторила жена.Он робко и нехотя попытался схватить ее, но получил по рукам и поспешил упрятать торчок, который успел в жаркую минуту достать из штанов. После этого Патриция Фортескью с грустной доверительностью объяснила мне, что Этель "заказана", т. е. топтать ее не следует до того дня, несколько месяцев спустя, когда она достигнет совершеннолетия и дожидающиеся ее петухи смогут прокукарекать у нее в гнезде. Никогда о таком не слышала, сказала я. Я тоже, милочка. Это фамильное дело. Я в этом не разбираюсь и не желаю, пока она еще нетронутая. Я дала свое слово. Но зачем она здесь? спросила я. Патриция пожала плечами. Наверное, чтобы раздразнить ее воображение, сказала она. Норман хмыкнул, пробормотал, что все это бред, и выкатился, оставляя дразнящий вкус Этель у меня на языке. Это, по крайней мере, пикантно, рассмеялась Патриция. Я решила, что это и правда странно, если только меня не обманули. Но я так не думаю. Снова встретив Этель в гостиной, я быстро прошептала ей: "Что ты за милое, сладкое создание".

Она выглядела оглушенной. Я надеюсь, что мои слова оказали на нее то же впечатление, что и дела. Девушек, особенно упрямых, нужно всегда хвалить. Мы обе считаем, что так лучше. У нее божественная попка, - сообщила я Мюриэл: мы всегда делимся такими вещами. Вчера вечером мы долго и спокойно болтали о судьбе Филиппа, и о судьбе Сильвии тоже. Мы решились действовать храбро, и верю, что все получится.

ДНЕВНИК СИЛЬВИИ

Мне так хорошо, что обе тети приехали! Мама мне написала, что там все хорошо и меня ждут к Рождеству, если не раньше. Сегодня после обеда тетя Мюриэл поцеловала меня в конюшне. Посмотри, какая большая штука есть у твоего пони! сказала она. Она плохо сказала, но я этого не слышала, потому что как раз в это время она меня целовала и как сказать? ощупывала мои тити, говоря, как они подросли. Вошла тетя Джейн и тоже поцеловала меня. Они обе сказали, что я хорошая девочка и должна снять штанишки. Тетя Мюриэл трогала меня за попу. Она спросила, приятно ли мне сидеть в седле, раскинув ноги, и я ответила, что да. Оно немного трет, когда у меня поднята юбка, но это неважно. Они обе поцеловали меня и сказали, что мои губы сладкие. Ночью я пыталась сосчитать волосики на моей штучке. Я досчитала примерно до сорока, но теперь их становится ...все больше.

ДНЕВНИК ФИЛИППА

После обеда Мюриэл спросила меня, "нравственные" ли мои рассказы. Я ответил ей коротко. Сильвия была там. Не бери в голову, Филипп, ответила в свою очередь Мюриэл, подмигнув, как распутная женщина. Об этом лучше поговорить у меня в кабинете, заявил я, не желая поддерживать такие разговоры при Сильвии. Да, нам бы обеим хотелось, сказала Джейн. Я решил, что они всерьез, и согласился. Они прочли часть моей рукописи, и Мюриэл достаточно дерзко заявила, что это "чушь". Она сразу стала и впредь будет мне неприятной. Быть может, это во мне детскость сказывается, но я не могу справиться с чувствами, которые во мне вызывают мои сестры. Вы бы хотели, чтобы я писал о другом? спросил я как можно вежливее. В таких вопросах с женщинами не спорят. Писать нужно о страсти и благодарной любви, а твои парочки никогда не целуются, сказала Джейн к моему глубокому удивлению. Я вскочил в раздражении, но обе упросили меня сесть, и я, как мог, взял себя в руки. В этот момент Сильвия зашла попрощаться на ночь. Она поцеловала теток. Я поцеловал ее в щеку, не проронив замечания о том, что они целуются в губы. Ты не целуешь ее хорошенько в губы? спросила Джейн. Господи правый, давайте не будем больше об этом, взмолился я.

Сильвия ушла спать, оставив меня наедине с ними. Их груди всегда полуобнажены вечерними накидками. Мне все время приходится отводить взгляд в сторону. Дядя Реджи всегда целовал нас в губы, любя. Тебе никогда не приходилось видеть, как долго он нас целует? явно с целью провокации спросила Мюриэл. Честно говоря, Мюриэл, твоя грязь такова, что мне и слушать тебя не хочется. Дядя Реджи был благочестивый человек, такой же, как и папа. Никто из них не стал бы поощрять этого... такого... найти нужного слова я не смог. Какая невинность! Ты что, слепой, Филипп? Ты что, крот под поверхностью жизни? Ни тот, ни другой святошами, как ты думаешь, не были. По крайней мере, они не пренебрегали своими женщинами, как это делаешь ты. Джейн так и уставилась на меня. Полагаю, что беседа исчерпана, сказал я, а обе сестры рассмеялись так, что я покраснел, как некогда папа. Правда? А я и не знала, что близкие родственники, бывает,

беседуют. Филипп, завтра ты пойдешь с нами. Мы покажем тебе доказательства. Да, дорогой, доказательства. И не сиди, как сова. Ой, не бойсяу Сильвии мы и слова не скажем, если ты не заупрямишься, это сказала Мюриэл, потом обе встали. Я боялся, да, именно боялся! того, что они могут сейчас выкинуть. Требование немедленно покинуть мой дом готово было сорваться с моих губ. Но вместо этого я постыднейшим образом онемел. Как часто женщины заставляют нас терять слова, которые снова приходят, когда все кончено. К тому же, их речи были безусловным блефом. Ни дяди Реджи, ни наших родителей, увы, больше нет. Показывайте, что покажете, сказал я. Ваша ложь сразу же станет ясна.Ого, мы принялись за оскорбления? Мы обе подняли эту твою перчатку, Филипп, и едем в город без проволочек, так бросила мне Мюриэл, и обе, к моему облегчению, удалились, оставив меня дрожать от тихой злобы.

ДНЕВНИК СИЛЬВИИ

Иногда я лежу на кровати с Розой. Я не думаю чтоона должна была стать служанкой, и сказала ей об, этом. Однако, она рассказала мне про бедных людей и про то, что дома для нее нет места. Это меня очень опечалило. Я хочу дать ей денег из моего кошелька, но она не берет. Мы часто обнимаемся, иногда целуемся. Мне нравится чувствовать ее рот. Мои губы ей тоже нравятся. Иногда мы тихонько приподнимаем платья, совсем быстро. Сначала она захотела поцеловать мои тити через платье, и я ей дала. Ой, как это было щекотно! Это было так смешно, что я дала ей целовать еще. Она расстегнула мое платье. Я сказала: "Ой, Роза!". Она сказала: "Давайте, мисс, это так приятно". Я ей разрешила, и она сосала мои соски до тех пор, пока они не застыли, а я как-то смешно себя почувствовала. У меня закружилась голова. Я сказала ей, что когда мы наедине, она может звать меня по имени. Она выглядела такой счастливой, когда я это сказала. Она облизала мои груди и сказала, что будет моей служанкой всю жизнь.

Глава третья

ДНЕВНИК ФИЛИППА

Мне не хотелось сопровождать их сегодня в этом так называемом визите, однако обе уже сообщили Сильвии, что мы отправляемся, а я не смог придумать себе оправдания и остаться. В любом случае, мне нужно было купить себе в городе писчей бумаги. Тамошний магазин такое же излюбленное место, как и книжная лавка, где всегда хороший выбор, несмотря на то, что хозяина я бы не назвал образованным человеком. Некоторых посетителей он иногда принимает за занавеской. Не знаю, зачем это, если только они не связаны с его предприятием. Они, кажется, не берут книг, лежащих в лавке, но всегда уходят из-за занавески с каким-то свертком. Это не мое дело. Интересоваться этим не нужно. Куда мы направляемся? спросил я у Мюриэл. Она ответила, что я "увижу", и приказала остановить экипаж у маленькой гостиницы, "как они это всегда делали", по ее выражению. В общем, она прибавила загадочности, чтобы вызвать у меня то любопытство, которого не было и в помине. Затем вниз по Хай-Стрит меня повели до маленького переулка, называемого "Ход Сапожника".

У домишки на полдороге мы остановились. Дверь была потрескавшейся, краска облупилась. Мне абсолютно не хотелось заходить, но позади была Джейн, а впереди Мюриэл. Она подергала звонок. Зачем все это? спросил я. Они не ответили, а женщина в переднике, отворившая дверь, провела нас в дом. Холл, покрытый ковром, был сырой и холодный. На стенах развешены дешевые литографии. В глубине комнаты была лестница. Вас трое? спросила женщина, обнаруживая умение считать. Помните нас? спросила Мюриэл. Женщина нахмурилась и покачала головой, на что Мюриэл сняла шляпку и распустила волосы, а потом склонилась к ее уху и прошептала что-то. Ой, мисс, так это опять вы! Уже пять лет прошло... А вот и ваша сестра. Ну, я, извините меня, мисс, всегда так думала, сказала она Джейн. А тот джентльмен, который приходил с нами? Его вы помните? спросила Мюриэл; дверь уже заперли, мы зашли в холл, я почувствовал комок в горле и покраснел. Ой, не-а, мисс. Дайте подумать. Он был с черной бородой или нет? да, с черной бородой.

Крутой был мужик, прямо как этот джентльмен с вами сейчас. А цветы помните? спросила Джейн, к моему неудобству обнимая меня сзади рукой. Цветы? Ах, Боже ты мой, теперь помню! Букет всегда мне дарил. Какой джентльмен был! Никто мне, мисс, больше и никогда не дарил букетов. Вот теперь ясно. Вы всегда приезжали по четвергам, правда? Привозили бутылки вина и всегда посылали меня за стаканами, деньги давали. Под ручкой у вас были корзинки. Одна хорошенькая такая, из ивняка. В последний раз вы ее здесь оставили. Я ей пользовалась, мисс, если не возражаете. Во время этого разговора моя голова пошла кругом. Четверг. Корзинка... Я все вспомнил. Уже шесть лет, как нет дяди Реджи. Он был самым младшим из братьев мамы. Умер от холеры, бедняга. Мы никак не могли понять, где он ее подхватил. Я тоже кое-что помню, сказала Джейн. Что это, мисс, а? на минуту женщина пришла в замешательство, но Джейн улыбнулась. На обои за кроватью, там, наверху, когда-то пролили вино. Нет, не мы но я хорошо помню пятно.

Оно еще там? Да, мисс, оно там. Я хотела заклеить, но руки не дошли. Вас это смущает? Ну, конечно же, нет. Так... медленно проговорила Джейн, глядя мне прямо в глаза. За два часа вы брали с него четыре шиллинга. Правильно? Всегда за два часа, мисс. Быстрые же вы были. Ну, почти всегда... Один или два раза вы были почти три часа. Но ваш джентльмен всегда за это платил. Даже подкидывал в придачу ...монетку или две. Таких мужчин не часто встретишь, мисс. Я знавала и таких, которые за лишние полчаса кровью изойдут, так спорят. Простите меня, сэр, - обратилась она ко мне, а потом, к моему ужасу, спросила: Вам и теперь на два часа, как в старые времена, не правда ли, мисс? Ну, не сегодня. А заглянуть можно? Просто в память о старине. Вот вам полкроны за беспокойство. Мы не задержимся здесь больше десяти минут, честное слово. Ну, что это за беспокойство, мисс. Приятно снова видеть старых клиентов... Извините, гостей. Ну, разумеется, рассмеялась Мюриэл.

Пойдем, милый, обратилась она ко мне очень язвительно, и мы двинулись по узкой деревянной лестнице, как моллюски, зажатые в раковине. Я не хочу подниматься, прошипел я. Джейн подтолкнула меня сзади. Я побоялся, что они сейчас поднимут гам, а та женщина все услышит. Вот и поднялся, однако, притиснулась ко мне Мюриэл. Вот корыто, где мы тогда умывались и причесывались. Вот здесь спальня. А туда мы не заходили, там комната хозяйки. Вперед? Помнишь, что я говорила про пятно? Она зашла первой. У меня не было выбора. Джейн нагло втолкнула меня вперед. Дверь в комнату распахнулась, я увидел большую железную кровать с латунными спинками, украшенными желтыми шишечками; дальше стояли трюмо и два старых кресла по стенам. Пятно растекалось по выцветшей бумаге обоев, как ядовитый цветок на пожухлом плюще. Пол был черный, в нитяных ковриках. Видишь эти шишечки? Я помню, как они бренчали. Слышишь? Мюриэл стала трясти спинку.

Шишечки зазвенели и дрожали еще после того, как она отняла руку. Не желаю знать, сказал я. Слишком много горьких мыслей терзало меня. Я оттолкнул Джейн и начал спускаться так тихо, как только мог. Сестры с минуту стояли. Было слышно, как они шепчутся. Джейн прыснула и Мюриэл тоже. Потом, к моему смущению, снова возникла хозяйка, по-прежнему вытирающая руки о передник. Хорошие они девочки. Остаться не хотите? спросила она. Меня едва не стошнило от ее жуткой ухмылки, но я только покачал головой. Они не девочки, а дамы, наконец с трудом ответил я. Не хотела совершить дерзкости, сэр, сказала она, очевидно, имея в виду дерзость. Мои сестры шумно спускались вниз. Они слышали наш разговор и смеялись. Он ревнует, миссис Уайт, сказала Мюриэл. Здесь я не выдержал и, в бешенстве хлопнув дверью, вышел на улицу. Ой, как мило, как здорово! Все-таки возвращайтесь, не правда ли? Вы уже оплатили целый час, прокричала мне вслед женщина.

Но я уже спешил по улице и сделал вид, будто ее слова обращены к кому-то другому. Сгоряча я остановил кэб; но потом вспомнил, что экипаж ждет нас на другой улице, и пошел прочь, а кэбби что-то заорал мне вслед, теперь точно не вспомнить. Я пришел к месту за минуту до сестер и, решившись сначала не ждать, с тяжелым сердцем остался. Наконец, и они пришли, вполне тихо, как я и надеялся, сели, и мы тронулись. О, ты не можешь не помнить этого, Филипп, сказала Джейн, когда кэб уже повернул обратно на Хай-Стрит. Сегодня же вечером вы обе покинете мой дом, ответил я и отвернулся.Нам страшно ехать одним ночью, милый, сказала Мюриэл, притворно зевая. Обе прекрасно знали, что у меня не было на них никакой управы. Если бы я выбросил их вон, то узнала бы Сильвия... Они сами сказали бы ей, как это когда-то сделала моя бывшая любимая, и прибавили бы, что я жестокий, тупой и вздорный. К тому же, женским чутьем они сразу угадали, что я действительно нечто помню.

Четверги всегда были их "днем визитов", как они говорили, а дядя Реджи был их провожатым. Они брали с собой корзинки, которые я вижу как сейчас, с пирожными и вином "для бедняков", и чаще всего возвращались после сумерек. Несколько раз мама хотела отправиться с ними, но они всегда говорили, что ей будет скучно. Да... все эти воспоминания возвращались, наполняя рот горечью.

ДНЕВНИК ЭМИ МЭНСФИЛД

Сегодня я видела, как Ричард и мама целуются. Ее юбка была поднята, его рука была на ее ноге. Я не стану с ними разговаривать еще несколько недель. Мне не нравится Ливерпуль. Я хочу обратно домой. Мама запретила мне даже думать об этом. Я бы написала обо всем папе, но знаю, что не получится. Мама спросила у меня, почему я такая тихая. Она все спрашивала и спрашивала до тех пор, пока я уже не знала, что говорить. Сначала я ответила, что это все Ливерпуль. Она сказала, что это явно что-то другое. Я пробормотала, что видела, как Ричард царапал ее ногу. Ой, меня укусила мошка, а он как раз вошел. Он вел себя глупо, Эми, и стал чесать мой укус. Некоторые мальчики иногда просто глупые, сказала она. Я его оттолкнула сразу же. Я сказала, что я извиняюсь, но я не видела, как она его оттолкнула. Впрочем, это мог быть еще один укус. В конце концов, я рада, что не написала папе. Мама говорит, что описывает все наши новости, но я ни разу не видела, чтобы она ходила на почту.

ДНЕВНИК ДЕЙДР

Надеюсь, что Эми не стала хитрой. Должна признать, что сперва после всего, что она мне сказала, меня переполнило чувство вины, но потом все внезапно прошло. Она, скорее всего, подглядывала в дверную щель или просто зашла в гостиную. Я сказала Ричарду, что он больше не получит жамочек (как мы оба все это называем). Он выглядел очень понуро. Я добавила, что Эми видела то, чего сама бы делать не стала. Это немного смягчило мои слова, но Ричард все равно ходил весь день как в воду опущенный, а я в общем тоже чувствовала себя прескверно. Вчера, однако, произошли изменения. Я познакомилась с чудесно воспитанным джентльменом, который мне помог, когда я поскользнулась на мостовой. Действительно, он не дал мне упасть, а потом довел до ближайшей кофейной, пригласив что-нибудь выпить, чтобы я успокоилась. Я нашла его крайне симпатичным. Он примерно ровесник мне и очень крепко сложен. Недавно он прочел очаровательный труд г-на Кэролла и оценил его идею, что можно свободно рассуждать о "королях и капусте", как выразился джентльмен, что означает полную свободу в выборе темы.

На это я согласилась, к его восторгу, и только извинилась за то, что в разговоре позволяю себе высказывания, обычно дамами не употребляемые. Но это как раз то, чего я искал, дорогая, воскликнул он с совершенно очарованным видом, а потом стал расхваливать мои лицо, фигуру и манеру подбирать платье. Признаюсь, мадам, добавил он совершенно серьезно, что я и моя жена являемся, как говорят, либертарианцами и собрали узкий круг свободомыслящих господ для, можно ли так сказать, приятного времяпрепровождения, осуждаемого широким обществом только, думаю, потому, что не многим удается найти такую возможность. Могу ли я вас пригласить повстречаться с моей супругой? С ней вы сможете беседовать даже более вольно, нежели со мной.О, я вовсе не распущенная женщина! Как и она, разумеется. Мы только поговорим, сказала я, хотя всем сердцем затрепетала, встретив далекий отклик на изыски моего ума. Пойдемте же отсель, заявил он, к моему изумлению; и после немногих нежных возражений я была водружена в кэб, и мы отправились неподалеку, в их дом, где меня встретила очаровательнейшая леди по имени Эвелин.

Еще одна обращенная, друг мой, сказал ей муж, представляя меня. О, что до этого, так я еще не знаю, я рассмеялась; однако атмосфера дружелюбия была скород ействующей, так что немного спустя мы уже втроем пили шерри. У Эвелин фигура как песочные часы, несмотря на двух дочерей и сына. Волосы уложены так высоко, что вся лебединая шея остается совершенно открытой для восхищенных взглядов. Груди полновесные, а низ плотный. Морис, ее муж, привлек к себе ее внимание около года тому назад, в Риме. Они тогда оба овдовели, отнеслись друг к другу очень любовно и скоро поженились. У Мориса есть свои сын и дочка. Я обрел небеса, женившись на ней, сказал он и, склонившись на ручку кресла, ...откинул ее голову, целуя в губы. Как я была бы рада, если бы Филипп мог сделать так при других! Мне так хочется иногда, чтобы меня видели во время любовного желания. Небеса и еще несколько домов, милый, сказала жена и рассмеялась. Мне явно следовало поднять удивленно брови, что я и сделала. Я допивала уже третий бокал шерри и осмелела. Каким же образом? спросила я.

Вопрос сразу же показался мне наивным и глупым, но, видимо, удовлетворил их обоих. Эвелин поднялась и подошла ко мне. Я некоторым образом понимаю такую походку и поэтому отставила свой бокал на столик у кресла. Она склонилась надо мной и поднесла свою руку к моему подбородку. Мой взгляд растаял в ее мерцающих глазах. Приходите завтра вечером и увидите, сказала она, а потом добавила еще мягче: Можно я вас поцелую, чтобы скрепить наш уговор? Я знала, что она поцелует меня в губы под взглядом Мориса. Он уже весь встрепенулся, как коршун. Чтобы немного ее подзадорить, я ничего не ответила, но тихо раскрыла губы. О, как сладок и мягок был ее рот! Наши губы встретились, языки соприкоснулись. Я почувствовала, как она взялась за мое платье, но быстро оттолкнула ее руку, едва она обнажила мои колени. Нет! Пожалуйста, не надо пока, сказала я, отворачиваясь. Наступило краткое молчание; она убрала руку, выпрямилась и разгладила мое платье. Завтра в три часа пополудни? спросила она. Я встала, пошатываясь. Морис улыбнулся. "Поцелуй ее еще", попросил он.

Его глаза просто горели. Они даже не светились а просто лучились, не желанием, а радостью за нас обеих. Завтра, и она это знает, сказала я, а Эвелин рассмеялась и захлопала в ладоши: Господи, как я тебя люблю! Ты придешь, правда? Да, я знаю, что придешь. Морис заедет за тобой в нашем экипаже, если хочешь. Нет, я приеду в своем, сказала я: мне вовсе не хотелось попадать в зависимость, хотя бы даже к такой приятной компании; к тому же, я могла бы покинуть их в любой момент по своему желанию. Морис проводил меня в холл. Когда приедешь, она с тебя последние штаны спустит, сказал он, однако без малейшего намека на непристойность. Если успеет, поддразнила я. Обстановка была теплой и свободной. Я не чувствовала с их стороны никакого тупого понукания, памятного мне по другим мужчинам пытавшимся вести себя со мной вольно, не спрашивая моего мнения. Наш экипаж отвезет тебя, дорогая, сказал он и любезно проводил меня до него. Если бы и Филипп был таким, какой это был бы чудный брак!

ДНЕВНИК РИЧАРДА

Вчера мама явилась домой в странном расположении духа, не объяснив даже, где была. Она мурлыкала и напевала, но все время избегала меня. Эми весь день дулась и задирала передо мной нос. В любом случае, мне наплевать, что она там думает. Я попросил маму дать себя поцеловать, но она не разрешила и сказала, что больше мы этого делать не будем. Я обхватил ее, и она просто пришла в бешенство. Мы с тобой будем сегодня жаться? спросил я. Нет, нельзя, Ричард. Проказам должен быть и конец, сказала она. Я потупился и подумал, что хорошо бы у нас была миленькая горничная, чтобы ее свалить, а то наша сухая и простая. Однако, на сегодняшнюю ночь у меня есть план. Я хочу только поцеловать милую маму, но она ни за что не поверит, что это все. Я нагнулся и поцеловал ее ноги. О Ричард, не дави на меня, милый, пожалуйста, сказала она, ушла наверх и заперла дверь на замок. Надеюсь на свой план.

ДНЕВНИК МЮРИЭЛ

Бедняга Филипп... Я чувствую себя почти виноватой в том, что он оказался во всем этом замешан, но пора бы и ему знать правду об этом мире. Что случилось с папой? спросила Сильвия, потому что он не стал ни с кем говорить и отобедал у себя наверху. Служанке это тоже не понравилось: он отчитал ее за холодный обед, хотя это было неправдой. Я сказала Сильвии, что у мужчин часто бывают такие вспышки настроения, когда они не знают, чего хотят. А чего хочет папа? невинно спросила она, довольная тем, что мы разрешили ей выпить вина, чего Филипп никогда бы не позволил. Ну, дело в том, что его мигалка осталась без работы, рассмеялась Джейн. Иногда она переходит все границы, а тут еще Сильвия спросила, что это такое. Его деловая вещь, сказала я почти правду, на что Сильвия посмотрела на меня с очаровательно невинным видом. Я не знаю, что это, сказала она и добавила с неожиданно взрослой интонацией: Я думаю, что пойду и поговорю с ним. Полагаю, вино несколько ударило ей в голову. Мы не стали ее удерживать: от этого не могло случиться вреда, а Филипп, возможно, спустился бы наконец вниз.

Вернулась она очень понурой и сказала, что он даже не дал ей посидеть у него на коленях... То есть почти не дал, потому что она пыталась. Какая он дрянь, сказала я так мягко, как могла. Мы направились в гостиную, а Джейн заявила, что пойдет посмотреть, не нужно ли Филиппу чего-нибудь. На твоем месте я бы с ним не разговаривала, сказала Сильвия. Она выпила еще сладкого ликера, и ее язык развязался совершенно непривычным для меня образом. Меня это не огорчило, ведь она даже больше откликнулась на объятия и лежала у меня в руках на софе. Джейн взглянула на нас и пошла наверх. У тебя на языке сладко. Можно я слижу? спросила я племянницу. Это так приятно, ответила она, вздохнув резво и даже не без кокетства. Некоторые девочки в таком возрасте кокетничают и с мужчинами, и с женщинами, что мне нравится. Тогда дай и мне сладкого. Я пощекотала ее и положила спиной на шезлонг, подняв ноги и объяснив, что сейчас ее поцелуют, как принцессу. Она прыснула и спросила, когда придет принц. Не выбирай желанный пол, ответила я. Хорошо, а куда я тебя поцелую, в верхний рот или нижний?

Шалунья поняла, куда я мечу (я в этом уверена), но изобразила невинность и сказала, что внизу у нее рта нет. В то же мгновение я показала, как она не права, и ринулась между ее шелковых бедер, удивив настолько, что она даже не сопротивлялась. О сладкогубая гавань, обретенная мною! Я засунула туда язык; она застонала и опустила ноги; я вскинула их обратно, облизывая все вокруг и внутри ее оперения, пока не услышала плеск знакомых звуков. Ее попка вздрогнула. Я обхватила ее ладонями и защекотала по милой точке. Что ты, что ты, что ты де... де...? задохнулась она сразу. В первый раз умасливаю тебя, сладость моя. Ты запомнишь этот день надолго. Подержи ноги: дай мне облизать это сверху донизу. Дидии! вздохнула она, явно доходя до накала. Губы надулись там, где прошел мой язык: ее маленькая почка раскрывалась. Я ч-ч-чувствую себя так смешно, тетя! Что со мной? Аааа! здесь она разразилась острым и чудным соленым дождиком. Я услышала, как она застонала, зашипела, потом ее ноги упали мне на плечи, пятки вздрогнули и она застыла, покрыв мои губы сливочной пенкой.

Тогда я легла сверху. Она вцепилась руками мне в плечи и впилась в мои глаза с дрожащим вопросом. Ты дошла, крошка моя, ты дала свой первый сок любви и дашь еще больше по моему уроку. А теперь дай попробовать твой язык, как он работает вокруг моего? Вот... Хорошо! Ее грудь напряглась, оба сосочка застыли. Я расстегнула пуговицы и запустила к ней руку, а наши языки смешались, жаркие и влажные. Она проблеяла и всхлипнула у меня во рту. Ты опять хочешь дойти? я нагнулась и потерла ее липкую шерстку. Ноги ее лежали прямо на обе стороны, в глазах было обожание. Это п-п-пло.. .хо, нет? спросила она, но язык не поворачивался сказать то, что она хотела. Весьма, милочка, поэтому и приятно, ответила я, но потом решила просто подразниться, обняла ножку в чулке и опять легла к ней, подняв сорочку так, что наши животы гладко сошлись, а моя ветла зашерстила по ее пухлому юному пригорку. Папа может зайти, удивленно пробормотала она. Тогда, крошка, он увидит наши задики и еще много чего, изумила я ее еще больше и, запустив палец под ее милые губки, заставила извиваться, пока говорила. ...

Положи мне свой палец туда же. Давай, я научу тебя любви, а потом Джейн. Тогда втроем нам будет еще веселее. Как стройна была ее юная фигура! Лежа ко мне лицом, она предоставила моей свободной руке гладить крепкие нижние щечки. Теперь потри, сказала я. Она задышала мне в рот, с совсем помутневшим взглядом. Я перекатилась, приставила свои ласковые губки к ее и нежно задвигала животом, сказав, чтобы она обняла ногами мои бедра, что она и сделала, вся прижавшись. Сколько у твоей царевны перебывает колов, сказала я уже как-то поневоле. А-а? Ш-ш-што-о? простонала она. Не думаю, чтобы она поняла. Я снова взяла ее нижние щеки и растянула их в сторону. Наши языки были как жидкий огонь, языки бились. Ее голова свисала, а рот был широко раскрыт: Аа! Оооо! Ойоой! всхлипывала она, и мы испустили любовные соки в одном общем течении, которое еще больше слепило губки, полные сладости. Я опустилась на нее. Ноги ее заскользили и совсем распались по красной обивке кушетки. Мы обе струились, стонали и были готовы. Я лежала на ней всем своим весом. Тогда и раздался голос Джейн: "О! Что это у нас здесь?".

Сильвия закричала, я прикрыла ей рот рукой. Она вытаращилась на свои ноги, которые хотела, но не могла сдвинуть из-за меня. Маленькое чудо! Она кончила? спросила Джейн; она присела к нам, шлепнула по моему голому заду, обняла его, поискала дырочку и пощекотала вокруг нее. Дважды, милочка, и сделает еще. Я убрала руку, хотя и боялась крика. Однако, Сильвия глядела на нас во все глаза, прикрытая мной сверху. Она закусила губу, густо покраснела и отвернула лицо к стене. Лучше возьми ее наверх, сказала я. Я узнала газовый свет в глазах милой Джейн, но все же осторожно оправила платье Сильвии, когда поднималась, и помогла смутившейся, ставшей неуклюжей девочке. Славно, когда тебя целуют. Всегда так думала, обезоруживающе заявила ей Джейн и пробормотала: Мы пойдем наверх? Сильвия кивнула, ее обняли и почти понесли, а она, как жеребенок, положила голову на плечо Джейн. У самых дверей та обернулась, подмигнула и кинула мне что-то, оказалось ключ. Посмела ли она сделать то, о чем я подумала? Я дала ей и Сильвии исчезнуть и спокойно отправилась наверх.

Как и следовало ожидать, комната Филиппа была заперта. Я тихо потрогала ручку закрыто на ключ. Коль скоро Джейн мне этот ключ бросила, то это значило, что я должна войти. Я вошла и обнаружила Филиппа лежащим ничком на черной кушетке вдоль стены кабинета, у самого стола; спиной ко мне, лицом к стене, свернувшегося, как младенец. Что это с тобой? спросила я как можно громче, закрыла и заперла за собой дверь. Он не ответил. Я нагнулась и тронула его за плечо. Поначалу мне показалось, что он спит, что вполне отвечало его планам. Филипп? снова спросила я. На минуту мной овладела какая-то боязливая дрожь, я толкнула его в плечо, чтобы он обернулся: Чего? спросила я достаточно глупо. Нагнувшись ниже и положив колено почти что ему на ноги, я заметила, что штаны его расстегнуты и оттуда выглядывает головка. Здесь он вдруг начал плакать, как ребенок, громко всхлипывая. Не слезы, а нюни. Я развернула его на спину, села рядом и резко позвала: Филипп! Уйди. Боже мой, да уйди же! простонал он, но без настоящей силы, Итак, подвинувшись ближе, я вынудила его смотреть на меня, пока он пытался как-то прикрыть своего подкидыша. Плохой мальчишка, чем ты тут занят? у меня больше не было сомнений; рука Джейн побывала здесь раньше моей, отворив все ворота вероломством, упрямством или очередной шуткой. Мамочке обнять мальчика? спросила я.

Не знаю, что это на меня нашло, но такие слова как-то лучше подходили к ситуации, когда все зависело от моих дел, а не от его намерений. Я улеглась на кушетку с ногами, рядом, прижав его колени своими и сюсюкая: Что, плохая Джейн дразнила нашего Филиппа? Он весь содрогнулся, когда я взяла его за балду и вынула ее из укрытия, а потом засунула свой язык в его вялый рот. Он задергался, как девочка. Мюриэл можно с ней поиграть? выдохнула я в его губы. Как я вас ненавижу обеих, простонал он. Конечно, конечно. Ой, да он становится больше, нет? Петух и впрямь встрепенулся. Но руки лежали бессильно по сторонам: широко раскрыв рот, он хрипел, явно не зная, в Раю или в Аду находится. Давай, давай, плохой мальчик, понукала я. Набрякший жезл зашевелился у меня в руке. Я прошлась по нему пальцами снизу вверх, ощущая, как набухают жилы. Мюриэл сделает ему прятно, пообещала я.

Он приглушил свои всхлипывания и как-то судорожно заработал ртом под мои одобрительные поглаживания. Нет, нет, захрипел он, но я ощутила, как там запульсировало. Увы, для Филиппа ночь была потеряна. Я подоткнула платье, подсунула свое колено в чулке под его шары, которые вытащила на белый свет. Мой язык заработал быстрее у него во рту. Я не... не... не могу, всхлипывал Филипп. Ты можешь, ты должен. Будь хорошим мальчиком и спусти, наши носы терлись, бедра его дрожали, положи руку между моих ног, прошептала я. Боже мой, нет! Как плохо! Стой, стой, прошу тебя, стонал он, но я в нетерпении схватила его онемевшую правую руку и засунула себе высоко под юбку, зажав голыми выше чулок ногами. О, грех! испустил он восклицание. Пощупай, какая у Мюриэл там бяка, глупый мальчик, сказала я. Я соблазнила нескольких молодых мальчиков с большей легкостью, чем родного брата.

Сейчас во мне смешались азарт и веселье. Я пристроила его пальцы прямо под своим кустом. Он весь взопрел, лицо его было маской чувственной агонии. Давай, милый. Дядя Реджи всегда кончал с нами вместе, пробормотала я. Давай, Филипп, сделай это сестричке в руку. Га-ар-аах! поперхнулся он. Он схватил меня за шею, неуклюже ткнув мой рот к своему, все это время всхлипывая, и, наконец, прыснул славной, длинной струйкой. Я приподнялась посмотреть: длинные, плотные нити спермы прочертили воздух и легли мне на руку. Ах ты мой хороший мальчик! Как это все славно делать, правда? Представь, как дядя Реджи делал это в оба наших гнезда, сказала я. Нет, нет! Боже! А-о-о-о! он снова прыснул, еще три слабые струйки упали, а последняя пена испачкала мое голубое платье. Я перекатилась на него и прижала к кушетке, ощущая его головку у своего куста. Ну, ну, хороший Филипп... Какую лужу ты наделал! Ну, теперь пойдем баиньки, солнышко, и если ты будешь хорошим, то Мюриэл сделает тебе то же самое утром. Мы в грехе! простонал он. На этом мое терпение почти кончилось. Я поднялась, пощекотала его плотного липкого червяка, вытерла руку о его штанину и выскочила за дверь, на этот раз оставив в ней ключ изнутри.

В своей комнате я сняла платье, сорочку и туфли и, разгладив чулки, на цыпочках прошла к Джейн. Как и ожидалось, обе лежали голыми в кровати. Разве она не прелесть? Я еще раз ее кончила, сказала Джейн. Обе лежали грудь к груди. Сильвия поежилась в ее объятиях и прикрыла глаза. Я забралась по другую сторону нашей дорогой племянницы и зажала ее посередине.

ДНЕВНИК ДЕЙДР

Ричард вчера опять накачал меня, совершенно против моей воли. Злой мальчик. Ой спрятался под туалетным столиком, за гардиной. Я его не видела, не слышала и разделась, думая, что он уже спит. Я была голая, когда он выскочил оттуда без одежды и набросился сзади, пока я искала ночную сорочку под подушкой. От испуга я закричала, и Эми, наверное, все слышала: "Нет, Ричард, нет!". Я мягко упрашивала от страха, что она придет. Он повалил меня на кровать и терся о мой зад своим снарядом. Спокойнее, мама, прошу тебя. Дай мне положить это туда, шептал он. Не помню, сколько мы боролись, но я все время слабела от ощущения его крепкого мальчика близко к моей плоти. Я заплакала, он вытер мои слезы поцелуями, силой перевернул на спину и лег мне на живот, упрашивая до тех пор, пока я не сдалась, о, позорно сдалась! и не позволила его ...мальчику зайти в мои губы. Один скорый толчок и он оказался внутри. Мои ноги свесились на пол, я всхлипывала ему прямо в рот. Он делал все это со мной медленно, долгими, тихими поползновениями, пока я вся взмокла под его мальчиком, постанывая от удовольствия, которого мне не хотелось. Он сосал мои соски, еще больше раздвинул мне ноги, поддразнивая своим дьявольским нашептыванием желания, и наконец я обхватила его, вся отдавшись, подстраиваясь задом к его жадным толчкам.

Не приходи так скоро, прошептала я помимо воли. Пусть язык сбежит от меня! Те, кто не может себе помочь одержимы. Он прижался щекой к моей щеке, пыхтел и все медленнее двигал взад и вперед бедрами, задерживая сперматический импульс, как только мог. Ты же хотела, чтобы я тебе это сделал, правда? прошептал он мне в ухо. В ответ я крепко обхватила ногами его поясницу. Мы оба захрипели. Трижды я замочила его шары, но больше не проронила ни слова, ни разу. Я была одновременно свидетелем и участником; лежа под ним, в то же время наблюдала за нами, за движением его ягодиц, за тихой походью его мальчика и как его шары тихо бьются о мой зад. От такого зрелища я выглядела изумленной: в одно и то же время я была покрыта грехом, но и свободой восхищения. И с тем и с другим борешься непрестанно, но без пользы. Иду, задохнулся он, и я теснее прижалась к его орудию. Как просты действия любви, и все же какую сложность мы всякий раз придаем им, размышляя то здесь, то там о том, чего следует, а чего нет. Впрочем, я равно прислушиваюсь и к запретам, и к разрешениям. Это Филипп и подобные ему распинают себя на отрицании. Возможно, в грехе я ищу отмщения за боль, причиненную моей страждущей душе за времена сухого брачного ложа. По крайней мере, мой передник вчера набух от спермы. И плакать ли из-за этого? Не знаю.

Глава четвертая

ДНЕВНИК ФИЛИППА

Проклят стал день вокруг, когда, проснувшись, я услышал внизу ранний щебет голосов. Сны греха, которые приходили ко мне, не должны посещать человека, очищающего благочестием свою душу. Мне следовало бы навсегда запереться в этой комнате от терзающих теперь искушений но я не в силах. Невинность Сильвии призывает меня. Я ее ангел-хранитель, единственный, кто теперь может ее защитить. Мне снился и дядя Реджи: та гадкая спальня в маленьком и злобном домике. Не думай, что можешь заглядывать в умы и сердца даже тех, кто тебе дорог, о