- Да вроде бы, - соглашаюсь я, переминаясь с ноги на ногу.
- И какого же рода проказы, если не секрет, заставили ваших родителей пойти на такой шаг? Что пожимаете плечами?.. Ну да ладно… Я вообще-то явилась сюда, чтобы, запылившись и приустав в длинной дороге, окунуться в речку, а застаю тут милующуюся парочку…
- Я готов оставить вас здесь одну, принеся тысячу извинений за то, что стал невольным препятствием для исполнения ваших намерений…
- Что мне толку от ваших извинений!..
- Я готов на деле доказать вам, что искренне сожалею…
- Это как же?
- Не знаю… Прикажите только… Я весь к вашим услугам…
- Что ж, вы подали мне хорошую мысль: воспользоваться услугами такого обаятельного ангелочка… Как вас изволите величать?
- Саша.
- А меня зовут Олимпиада Гавриловна… Я здешняя помещица, правда редко сюда заглядывающая… Основное хозяйство у нас в другом месте…
- Серафима Сергеевна мне говорила…
- Кто такая Серафима Сергеевна?..
- Ну… та, что со мной только что была… Жена управляющего у Ульманов…
- Вот как… Та, с которой вы тут миловались… Ну да бог с вами… Но что мне теперь самой делать?... Почему я вас вместе с нею не прогнала?.. Мне всё же надо искупаться… А как это сделать на глазах молодого и судя по всему уже довольно порочного молодого человека?
- А вы что, пришли сюда без купального костюма?
- Ну что вы, как можно?
- Так снимайте свой капот, я его подержу, и полезайте в воду!
- Вы обещаете отвернуться?
- Ни сколечко!.. Полюбуюсь на вас!..
- Ну что ж… Полагаю, ничего страшного не случится… Ведь вы мне в сыновья годитесь…
- Вот я и смогу убедиться, гожусь или нет, сравнив с теми дамами, которые мне удалось видеть в купальне Ульманов: мамой, тётей, самой госпожой Ульман, а также их дочками – взрослыми и ещё маленькими…
- Вот как?.. И они вам это позволяли?
- Они ничего не подозревали вначале, я просто ухитрялся подсматривать за ними!..
- Как вам не стыдно!
- Стыдно? Что вы!.. Подсматривать!.. Что может быть приятнее? - говорю я, принимаясь стаскивать хламиду с её плеч. –Глаза слепит от такого зрелища…
Госпожа Селиванова бежит к воде и погружается в неё по самое горло.- Ох, и здорово же! – восхищённо говорит она, продолжая брызгаться.
- Вообще-то, - замечаю я, - меня сюда заманили не столько обещанием всяких там нежностей, сколько купанием… Можно мне присоединиться к вам?
- Как бы не так!.. Вот сейчас выберусь на берег и пойду переодеваться, а вы, пожалуйста, залезайте сюда вместо меня.
- Тогда я тороплюсь раздеваться…
- К чему торопиться? Успеете…
- Искупаться, может, и успею, а подсмотреть за вашим переодеванием – нет…
И в несколько мгновений избавившись от обуви и одёжек, я в чём мать родила кидаюсь в воду и устремляюсь к ней. Госпожа Селиванова с визгом от меня убегает, а когда мне удаётся схватить её, с такой силой отталкивает, что я падаю. Выбравшись на берег, она торопливо направляется к скамейке, берёт свою хламиду и устремляется в близлежащий кустарник. Я вылезаю вслед за ней и начинаю одеваться, причём довольно неспешно, ибо после столь мощного отпора у меня пропала уверенность в моей дальнейшей безнаказанности в случае, если я продолжу свои атаки. Но из-за кустов, за которыми скрылась моя Сельфида, до меня доносится её голос:- С вами всё в порядке, молодой человек?
- Со мной-то да… - отвечаю я, усаживаясь на лавочку и напяливая на себя кальсоны и брюки. - А с вами?..
- Вы меня так напугали!.. Ну разве так можно?
- Простите меня, всё вышло так непроизвольно…
- У вас у мужчин наверно всегда всё происходит непроизвольно… Захотел и кинулся… А не подумал, понравится ли это женщине… Вот видите, я вас, мальчика, уже к мужчинам причисляю…
- Мне это лестно.
- Вы где?
- На скамейке сижу.
- Ну и хорошо. Только говорите, говорите что-нибудь! Пожалуйста!... Чтобы я постоянно слышала ваш голос и была уверена, что вы продолжаете там находиться и не собираетесь подобраться ко мне сюда… Ведь вы не станете подсматривать за мной, как обещали?
Не сумев разобраться в оттенках её голоса, в том, - какие интонации в нём превалируют, - предостерегающие или провоцирующие, я предпочитаю оставаться на месте, занявшись зашнуровыванием ботинок. И что-то говорю ей. В том числе и то, что желание подсматривать у меня никуда не делось, но я вынужден подчиниться её категорическому желанию не допустить этого.- Ну и хорошо, - снова слышу я её голос, но уже за своей спиной. – Не такой-то вы уж и бяка! С вами можно, оказывается, придти к обоюдному согласию …
И усаживается рядом со мной. Я выпрямляюсь, оборачиваюсь к ней и взор застывает на распахнутом вороте её хламиды, обнажающим не столько сами груди, сколько соблазнительную ложбинку между ним. Перехватив мой взгляд, госпожа Селиванова вспыхивает и быстрым движением запахивает полы.- Пойдёмьте? – спрашивает она. – Ведь вам, вроде бы, давно пора…
- Пора-то пора, да что-то подняться не могу…
- Что так? – заботливо интересуется она, осторожно беря меня за руку.
- Сам толком не знаю… В какой-то прострации нахожусь… Толи от восхищения увиденным, то ли от ещё чего…
- И что же такого, позвольте узнать, вы увидели восхитительного?
- И не спрашивайте… Что толку?
- Вы меня заинтриговали! – произносит она, дотрагиваясь до моей второй руки. – Уж коли начали, так продолжайте!
- Можно я вас вначале поцелую?- спрашиваю я, потянув обе её ладони к своим губам.
- Ну вот ещё чего! – восклицает она, вскакивая. – Я-то, было, подумала, что вот выслушаю сейчас любопытный рассказ о том, как современные мальчики влюбляются в своих сверстниц… Ведь у меня тоже подрастают дети и тоже, поди влюбляются…
- Но почему обязательно в сверстниц? А во взрослых дам разве нельзя?...
- Это в каких таких взрослых?..
- Да таких, например, как вы… Разве нельзя?..
- Ну, знаете ли… Теперь я понимаю, почему дачники госпожи Ульман не хотят иметь рядом с собой такого просто опасного змея-искусителя… Вставайте, и идёмте на дорогу… Только вначале зайдите за кусты, где я переодевалась, и прихватите оттуда свёрток с моими купальными принадлежностями.
Я бегу выполнять это распоряжение, после чего мы возвращаемся к дороге. Но Серафимы Сергеевны там не оказывается.- Будите ждать? – спрашивает меня госпожа Селиванова.
- А что мне остаётся делать? – вопросом на вопрос отвечаю я и протягиваю ей свёрток с купальными принадлежностями.
- А почему он развязан? – интересуется она, принимая его от меня. – Зачем вы это сделали, Саша?
Притворившись сугубо смущённым, я объясняю:- Видите ли, Олимпиада Гавриловна, я… мне представилось, как эти ткани касались вашей кожи… облегали ваши плечи и груди, ваши…
- Замолчи, замолчи, негодник! – переходя на «ты» восклицает она и закрывает мне рот своими ладонями.
Я покрываю их поцелуями, на всякий случай схватив её за запястья. Она их не отрывает и, посмеиваясь, говорит ублаготворено:- Какое же ты всё-таки ещё дитя!.. И как похож на одного из моих сыновей!.. Вас следовало бы познакомить… Жаль, что никого из них сейчас нет здесь… А знаешь… Что если я попрошу тебя проводить меня до самого дома, чтобы ты знал туда дорогу… Мы отобедаем, и я отвезу тебя в твою ссылку…
- Но это же далеко!...
- А мне сегодня особенно-то делать ничего не хочется. Проедусь с тобой… Ты сам-то дорогу знаешь?
- Ещё как…
- Ну и прекрасно!.. Пошли, мой маленький Керубино!
Имение Селивановых, не в пример Ульмановскому, - представляется мне целым комплексом кирпичных построек, как барских и служебных, так и хозяйственных – коровников, большой конюшни и тому подобное.- И без дачников обходитесь? – интересуюсь я.
- Пока бог ...миловал.
- А мужики? Не безобразничают?
- Разве что в лесу, который находится за их селом Северово… А нас от этого села отделяет большое поле. Правда, вспахать вспахали, а вот кому урожай достанется, не знаем.
Введя меня в дом и спросив у прислуги, накрыт ли стол, госпожа Селиванова просит меня подождать в столовой, чтобы, как я догадался, пойти переодеться. От нечего делать я потихоньку, дабы не быть замеченным, следую за нею, пока не замечаю, как она сворачивает за угол длинного коридора и скрывается за одной дверью, которую я, подскочив к ней, обнаруживаю застеклённой, но, к сожалению, закрытой изнутри занавеской. Обескураженный, возвращаюсь назад, но на подходе к столовой меня останавливает один из слуг и спрашивает, не видел ли я, куда делась хозяйка. На мой вопрос, что ей передать, он говорит, что она срочно нужна в конторе. Я бегу назад, стучусь в дверь, передаю просьбу слуги и спешно удаляюсь – только для того чтобы, увидев, как она торопливо выходит из дома, кинуться назад, войти в заветную дверь, и попробовать отодвинуть занавеску. Но у меня это никак не получается: надо бы скрепить её сложенный край булавкой, но где её взять? Оглядываясь, замечаю у другой стены ещё одну дверь, приоткрываю её и обнаруживаю, что за нею помещение, напоминающее не то гардеробную (почти всё оно было заполнено висящими платьями и другими предметами дамской одежды), не то туалетную (у окна стоит трюмо, но полу - кувшин с водой, таз и ночной горшок, а к стене прикреплён рукомойник). Выходя оттуда, обращаю внимание на то, что дверь, соединяющая обе комнаты, застеклена сверху до низу, а прикрывающая её занавеска может быть малость отодвинута, что я и стараюсь сделать. Выходит это у меня не сразу, так что времени для осмотра спальни не остаётся. Опасаясь быть застигнутым за этим неблагодарным занятием, я тороплюсь к выходу, обратив только внимание на огромную двуспальную постель почему-то под балдахином и кресло с туалетным столиком рядом с окном.- Где вы пропадаете, Саша? – встречает меня госпожа Селиванова вопросом, когда я возвращаюсь в столовую. – Давайте быстренько поедим, а потом я пару часиков отдохну, и мы отправимся в дорогу. Вы можете это время использовать, чтобы познакомиться с нашим хозяйством, попросить оседлать одну из лошадей и проехаться немного верхом… У Ульманов ведь это не принято, у них лошади ходят только в упряжках…
- Езда верхом, что может быть прекраснее? - отвечаю я. – Но было бы ещё лучше совершить эту прогулку вместе с вами…
- Со мной сегодня не выйдет… Мне непременно надо отдохнуть, а перед этим взглянуть ещё раз на мужа… Он заболел здесь довольно сильно и слёг, почему я и приехала к нему сюда…
Мысль об её муже, да ещё здесь где-то присутствующем, мне не приходила и в голову, а потому упоминание о нём меня несколько удивляет.- Что с ним? – для вежливости спрашиваю я.
- Пневмония.
- Пневмония? Воспаление лёгких? – подхватываю я. – Я уже успел здесь ею переболеть, и, как видите, жив и здоров.
- И слава Богу! Вы ещё молодой, потому наверное и легко справились. А тут случай особый… Болезнь оказалась запущенной… Да и возраст – не то что ваш… Поэтому радуйтесь, что так легко и быстро выздоровели…
За этим вежливым разговором и проходит наш обед. И когда, поднимаясь из-за стола, я благодарю её за кров и пищу, она повторяет своё предложение:- Так мне приказать, чтобы вам оседлали лошадь?
Я отказываюсь, наскоро придумав предлог:- Нет, спасибо, одному мне, я думаю, будет скучно.
- Ну, как знаете… В другой раз и в другой обстановке я с удовольствием составила бы вам компанию… Но сегодня, как видите не в силах…
- Жаль, - продолжаю я тянуть свою линию уже в коридоре, двигаясь вместе с ею по направлению к её спальне. – Мне так не хочется прерывать нашу беседу…
- У нас будет для этого время по дороге в ваше распрекрасное Расторгуево…
Мы подходим к спальне, она одной рукой берётся за ручку двери, чтобы открыть её, а другую протягивает мне. Я её хватаю и тяну к губам, затем тянусь к её щеке, но она успевает отвернуться и, оказавшись в проёме двери, укоризненно машет головой.- Так всё-таки, Олимпиада Гавриловна, могу я надеяться ни то, что через часик-полтора, когда вы как следует отдохнёте, я не буду прогнан вами, если загляну к вам сюда?
- И не думайте! – энергично возражает она. – Что подумает мой муж, если проснётся, услышав и увидев вас?
И ещё раз укоризненно покачав головой, закрывает за собою дверь. Неожиданно занавеска отодвигается, и я вижу, как посылает мне прощальное приветствие рукой, вслед за чем задвигает защёлку и, потянув на себя дверь показывает мне, что её теперь можно открыть только изнутри.Ошеломлённый таким неожиданным поворотом, я какое-то время стою перед этой запертой у меня под носом дверью, не зная, как реагировать на этот, совершенно не объяснимый, по моему мнению, женский каприз. Но делать нечего, я поворачиваюсь и направляюсь к выходу. Спустившись с крыльца, останавливаюсь в раздумье: может бросить всю эту затею и вернуться к мамуле и тётушке? Ну что такого страшного меня ожидает? Да, упрёки и может быть ругань… Зато готовые на всё девицы… Но что толку? Небось теперь их родительницы глаз с них не спускают… А что будет при моём появлении? Да просто отошлют меня куда подальше… В то же Расторгуево, например. Но там я сам могу сегодня оказаться с помощью госпожи Селивановой… Кстати, как там она, в своей спальне?.. Что поделывает? Спит?.. Интересно бы взглянуть… Жаль, что не удалось отодвинуть занавески… А что если попробовать из соседней гардеробной?.. Ведь наверное же есть в неё отдельный вход из коридора? Почему я не обратил на это внимание?Ноги несут меня обратно. Тихонечко подхожу к двери в спальню и вижу рядом ещё одну дверь, приоткрываю её и убеждаюсь, что ведёт она как раз в гардеробную. Осторожно войдя туда, пробираюсь к следующей двери. И благодаря чуточку отодвинутой в сторону занавеске мне удаётся заглянуть через стекло внутрь спальни. Поначалу ничего любопытного моему взору не представляется. Но вот я вижу, как заколыхался полог постели и оттуда показывается госпожа Селиванова. Опустив ноги на пол и оправив подол сорочки, задравшийся чуть ли не до колен, она усаживается в кресло, берёт с туалетного столика книжку и открывает её на странице, где лежит закладка. И почти тут же другая её рука тянется к подолу, задирает его до бёдер и, погрузившись между ними, начинает совершать движение, предназначение которых не оставляет у меня никакого сомнения… «Так вот чем вы занимаетесь в одиночку, дорогая госпожа Селиванова! – с удивлением констатирую я. – Так вот чего вам не хватает! Так, может, самый момент придти к вам на выручку?» Однако моему намерению открыть дверь и вбежать ей на помощь не суждено осуществиться: она резко поднимает голову, прислушивается и спрашивает, обращаясь в сторону входной двери:- Ну что ещё там? Какая записка?.. Кому?
Ответ мне не слышен. Но судя по тому, что она произносит дальше, речь идёт обо мне:- Откуда мне знать, где он. Я ему предлагала проехаться верхом, но он отказался. Поищите его как следует и сами передайте ему эту записку… Или нет…
Она резко встаёт, подходит к двери, отпирает и открывает её, берёт в руки какую-то бумажку и говорит:- Я сама это сделаю. Но потом. А вы всё равно найдите его и сообщите ему всё, что сказали мне… И больше меня не тревожьте, дайте поспать…
26. Госпожа Селиванова.- Значит, - обращается ко мне госпожа Селиванова, когда мы остаёмся одни, - если я правильно поняла, ваше пребывание в усадьбе Ульманов как бы незаконно?
- Да вроде бы, - соглашаюсь я, переминаясь с ноги на ногу.
- И какого же рода проказы, если не секрет, заставили ваших родителей пойти на такой шаг? Что пожимаете плечами?.. Ну да ладно… Я вообще-то явилась сюда, чтобы, запылившись и приустав в длинной дороге, окунуться в речку, а застаю тут милующуюся парочку…
- ...Я готов оставить вас здесь одну, принеся тысячу извинений за то, что стал невольным препятствием для исполнения ваших намерений…
- Что мне толку от ваших извинений!..
- Я готов на деле доказать вам, что искренне сожалею…
- Это как же?
- Не знаю… Прикажите только… Я весь к вашим услугам…
- Что ж, вы подали мне хорошую мысль: воспользоваться услугами такого обаятельного ангелочка… Как вас изволите величать?
- Саша.
- А меня зовут Олимпиада Гавриловна… Я здешняя помещица, правда редко сюда заглядывающая… Основное хозяйство у нас в другом месте…
- Серафима Сергеевна мне говорила…
- Кто такая Серафима Сергеевна?..
- Ну… та, что со мной только что была… Жена управляющего у Ульманов…
- Вот как… Та, с которой вы тут миловались… Ну да бог с вами… Но что мне теперь самой делать?... Почему я вас вместе с нею не прогнала?.. Мне всё же надо искупаться… А как это сделать на глазах молодого и судя по всему уже довольно порочного молодого человека?
- А вы что, пришли сюда без купального костюма?
- Ну что вы, как можно?
- Так снимайте свой капот, я его подержу, и полезайте в воду!
- Вы обещаете отвернуться?
- Ни сколечко!.. Полюбуюсь на вас!..
- Ну что ж… Полагаю, ничего страшного не случится… Ведь вы мне в сыновья годитесь…
- Вот я и смогу убедиться, гожусь или нет, сравнив с теми дамами, которые мне удалось видеть в купальне Ульманов: мамой, тётей, самой госпожой Ульман, а также их дочками – взрослыми и ещё маленькими…
- Вот как?.. И они вам это позволяли?
- Они ничего не подозревали вначале, я просто ухитрялся подсматривать за ними!..
- Как вам не стыдно!
- Стыдно? Что вы!.. Подсматривать!.. Что может быть приятнее? - говорю я, принимаясь стаскивать хламиду с её плеч. –Глаза слепит от такого зрелища…
Госпожа Селиванова бежит к воде и погружается в неё по самое горло.- Ох, и здорово же! – восхищённо говорит она, продолжая брызгаться.
- Вообще-то, - замечаю я, - меня сюда заманили не столько обещанием всяких там нежностей, сколько купанием… Можно мне присоединиться к вам?
- Как бы не так!.. Вот сейчас выберусь на берег и пойду переодеваться, а вы, пожалуйста, залезайте сюда вместо меня.
- Тогда я тороплюсь раздеваться…
- К чему торопиться? Успеете…
- Искупаться, может, и успею, а подсмотреть за вашим переодеванием – нет…
И в несколько мгновений избавившись от обуви и одёжек, я в чём мать родила кидаюсь в воду и устремляюсь к ней. Госпожа Селиванова с визгом от меня убегает, а когда мне удаётся схватить её, с такой силой отталкивает, что я падаю. Выбравшись на берег, она торопливо направляется к скамейке, берёт свою хламиду и устремляется в близлежащий кустарник. Я вылезаю вслед за ней и начинаю одеваться, причём довольно неспешно, ибо после столь мощного отпора у меня пропала уверенность в моей дальнейшей безнаказанности в случае, если я продолжу свои атаки. Но из-за кустов, за которыми скрылась моя Сельфида, до меня доносится её голос:- С вами всё в порядке, молодой человек?
- Со мной-то да… - отвечаю я, усаживаясь на лавочку и напяливая на себя кальсоны и брюки. - А с вами?..
- Вы меня так напугали!.. Ну разве так можно?
- Простите меня, всё вышло так непроизвольно…
- У вас у мужчин наверно всегда всё происходит непроизвольно… Захотел и кинулся… А не подумал, понравится ли это женщине… Вот видите, я вас, мальчика, уже к мужчинам причисляю…
- Мне это лестно.
- Вы где?
- На скамейке сижу.
- Ну и хорошо. Только говорите, говорите что-нибудь! Пожалуйста!... Чтобы я постоянно слышала ваш голос и была уверена, что вы продолжаете там находиться и не собираетесь подобраться ко мне сюда… Ведь вы не станете подсматривать за мной, как обещали?
Не сумев разобраться в оттенках её голоса, в том, - какие интонации в нём превалируют, - предостерегающие или провоцирующие, я предпочитаю оставаться на месте, занявшись зашнуровыванием ботинок. И что-то говорю ей. В том числе и то, что желание подсматривать у меня никуда не делось, но я вынужден подчиниться её категорическому желанию не допустить этого.- Ну и хорошо, - снова слышу я её голос, но уже за своей спиной. – Не такой-то вы уж и бяка! С вами можно, оказывается, придти к обоюдному согласию …
И усаживается рядом со мной. Я выпрямляюсь, оборачиваюсь к ней и взор застывает на распахнутом вороте её хламиды, обнажающим не столько сами груди, сколько соблазнительную ложбинку между ним. Перехватив мой взгляд, госпожа Селиванова вспыхивает и быстрым движением запахивает полы.- Пойдёмьте? – спрашивает она. – Ведь вам, вроде бы, давно пора…
- Пора-то пора, да что-то подняться не могу…
- Что так? – заботливо интересуется она, осторожно беря меня за руку.
- Сам толком не знаю… В какой-то прострации нахожусь… Толи от восхищения увиденным, то ли от ещё чего…
- И что же такого, позвольте узнать, вы увидели восхитительного?
- И не спрашивайте… Что толку?
- Вы меня заинтриговали! – произносит она, дотрагиваясь до моей второй руки. – Уж коли начали, так продолжайте!
- Можно я вас вначале поцелую?- спрашиваю я, потянув обе её ладони к своим губам.
- Ну вот ещё чего! – восклицает она, вскакивая. – Я-то, было, подумала, что вот выслушаю сейчас любопытный рассказ о том, как современные мальчики влюбляются в своих сверстниц… Ведь у меня тоже подрастают дети и тоже, поди влюбляются…
- Но почему обязательно в сверстниц? А во взрослых дам разве нельзя?...
- Это в каких таких взрослых?..
- Да таких, например, как вы… Разве нельзя?..
- Ну, знаете ли… Теперь я понимаю, почему дачники госпожи Ульман не хотят иметь рядом с собой такого просто опасного змея-искусителя… Вставайте, и идёмте на дорогу… Только вначале зайдите за кусты, где я переодевалась, и прихватите оттуда свёрток с моими купальными принадлежностями.
Я бегу выполнять это распоряжение, после чего мы возвращаемся к дороге. Но Серафимы Сергеевны там не оказывается.- Будите ждать? – спрашивает меня госпожа Селиванова.
- А что мне остаётся делать? – вопросом на вопрос отвечаю я и протягиваю ей свёрток с купальными принадлежностями.
- А почему он развязан? – интересуется она, принимая его от меня. – Зачем вы это сделали, Саша?
Притворившись сугубо смущённым, я объясняю:- Видите ли, Олимпиада Гавриловна, я… мне представилось, как эти ткани касались вашей кожи… облегали ваши плечи и груди, ваши…
- Замолчи, замолчи, негодник! – переходя на «ты» восклицает она и закрывает мне рот своими ладонями.
Я покрываю их поцелуями, на всякий случай схватив её за запястья. Она их не отрывает и, посмеиваясь, говорит ублаготворено:- Какое же ты всё-таки ещё дитя!.. И как похож на одного из моих сыновей!.. Вас следовало бы познакомить… Жаль, что никого из них сейчас нет здесь… А знаешь… Что если я попрошу тебя проводить меня до самого дома, чтобы ты знал туда дорогу… Мы отобедаем, и я отвезу тебя в твою ссылку…
- Но это же далеко!...
- А мне сегодня особенно-то делать ничего не хочется. Проедусь с тобой… Ты сам-то дорогу знаешь?
- Ещё как…
- Ну и прекрасно!.. Пошли, мой маленький Керубино!
Имение Селивановых, не в пример Ульмановскому, - представляется мне целым комплексом кирпичных построек, как барских и служебных, так и хозяйственных – коровников, большой конюшни и тому подобное.- И без дачников обходитесь? – интересуюсь я.
- Пока бог миловал.
- А мужики? Не безобразничают?
- Разве что в лесу, который находится за их селом Северово… А нас от этого села отделяет большое поле. Правда, вспахать вспахали, а вот кому урожай достанется, не знаем.
Введя меня в дом и спросив у прислуги, накрыт ли стол, госпожа Селиванова просит меня подождать в столовой, чтобы, как я догадался, пойти переодеться. От нечего делать я потихоньку, дабы не быть замеченным, следую за нею, пока не замечаю,... как она сворачивает за угол длинного коридора и скрывается за одной дверью, которую я, подскочив к ней, обнаруживаю застеклённой, но, к сожалению, закрытой изнутри занавеской. Обескураженный, возвращаюсь назад, но на подходе к столовой меня останавливает один из слуг и спрашивает, не видел ли я, куда делась хозяйка. На мой вопрос, что ей передать, он говорит, что она срочно нужна в конторе. Я бегу назад, стучусь в дверь, передаю просьбу слуги и спешно удаляюсь – только для того чтобы, увидев, как она торопливо выходит из дома, кинуться назад, войти в заветную дверь, и попробовать отодвинуть занавеску. Но у меня это никак не получается: надо бы скрепить её сложенный край булавкой, но где её взять? Оглядываясь, замечаю у другой стены ещё одну дверь, приоткрываю её и обнаруживаю, что за нею помещение, напоминающее не то гардеробную (почти всё оно было заполнено висящими платьями и другими предметами дамской одежды), не то туалетную (у окна стоит трюмо, но полу - кувшин с водой, таз и ночной горшок, а к стене прикреплён рукомойник). Выходя оттуда, обращаю внимание на то, что дверь, соединяющая обе комнаты, застеклена сверху до низу, а прикрывающая её занавеска может быть малость отодвинута, что я и стараюсь сделать. Выходит это у меня не сразу, так что времени для осмотра спальни не остаётся. Опасаясь быть застигнутым за этим неблагодарным занятием, я тороплюсь к выходу, обратив только внимание на огромную двуспальную постель почему-то под балдахином и кресло с туалетным столиком рядом с окном.- Где вы пропадаете, Саша? – встречает меня госпожа Селиванова вопросом, когда я возвращаюсь в столовую. – Давайте быстренько поедим, а потом я пару часиков отдохну, и мы отправимся в дорогу. Вы можете это время использовать, чтобы познакомиться с нашим хозяйством, попросить оседлать одну из лошадей и проехаться немного верхом… У Ульманов ведь это не принято, у них лошади ходят только в упряжках…
- Езда верхом, что может быть прекраснее? - отвечаю я. – Но было бы ещё лучше совершить эту прогулку вместе с вами…
- Со мной сегодня не выйдет… Мне непременно надо отдохнуть, а перед этим взглянуть ещё раз на мужа… Он заболел здесь довольно сильно и слёг, почему я и приехала к нему сюда…
Мысль об её муже, да ещё здесь где-то присутствующем, мне не приходила и в голову, а потому упоминание о нём меня несколько удивляет.- Что с ним? – для вежливости спрашиваю я.
- Пневмония.
- Пневмония? Воспаление лёгких? – подхватываю я. – Я уже успел здесь ею переболеть, и, как видите, жив и здоров.
- И слава Богу! Вы ещё молодой, потому наверное и легко справились. А тут случай особый… Болезнь оказалась запущенной… Да и возраст – не то что ваш… Поэтому радуйтесь, что так легко и быстро выздоровели…
За этим вежливым разговором и проходит наш обед. И когда, поднимаясь из-за стола, я благодарю её за кров и пищу, она повторяет своё предложение:- Так мне приказать, чтобы вам оседлали лошадь?
Я отказываюсь, наскоро придумав предлог:- Нет, спасибо, одному мне, я думаю, будет скучно.
- Ну, как знаете… В другой раз и в другой обстановке я с удовольствием составила бы вам компанию… Но сегодня, как видите не в силах…
- Жаль, - продолжаю я тянуть свою линию уже в коридоре, двигаясь вместе с ею по направлению к её спальне. – Мне так не хочется прерывать нашу беседу…
- У нас будет для этого время по дороге в ваше распрекрасное Расторгуево…
Мы подходим к спальне, она одной рукой берётся за ручку двери, чтобы открыть её, а другую протягивает мне. Я её хватаю и тяну к губам, затем тянусь к её щеке, но она успевает отвернуться и, оказавшись в проёме двери, укоризненно машет головой.- Так всё-таки, Олимпиада Гавриловна, могу я надеяться ни то, что через часик-полтора, когда вы как следует отдохнёте, я не буду прогнан вами, если загляну к вам сюда?
- И не думайте! – энергично возражает она. – Что подумает мой муж, если проснётся, услышав и увидев вас?
И ещё раз укоризненно покачав головой, закрывает за собою дверь. Неожиданно занавеска отодвигается, и я вижу, как посылает мне прощальное приветствие рукой, вслед за чем задвигает защёлку и, потянув на себя дверь показывает мне, что её теперь можно открыть только изнутри.Ошеломлённый таким неожиданным поворотом, я какое-то время стою перед этой запертой у меня под носом дверью, не зная, как реагировать на этот, совершенно не объяснимый, по моему мнению, женский каприз. Но делать нечего, я поворачиваюсь и направляюсь к выходу. Спустившись с крыльца, останавливаюсь в раздумье: может бросить всю эту затею и вернуться к мамуле и тётушке? Ну что такого страшного меня ожидает? Да, упрёки и может быть ругань… Зато готовые на всё девицы… Но что толку? Небось теперь их родительницы глаз с них не спускают… А что будет при моём появлении? Да просто отошлют меня куда подальше… В то же Расторгуево, например. Но там я сам могу сегодня оказаться с помощью госпожи Селивановой… Кстати, как там она, в своей спальне?.. Что поделывает? Спит?.. Интересно бы взглянуть… Жаль, что не удалось отодвинуть занавески… А что если попробовать из соседней гардеробной?.. Ведь наверное же есть в неё отдельный вход из коридора? Почему я не обратил на это внимание?Ноги несут меня обратно. Тихонечко подхожу к двери в спальню и вижу рядом ещё одну дверь, приоткрываю её и убеждаюсь, что ведёт она как раз в гардеробную. Осторожно войдя туда, пробираюсь к следующей двери. И благодаря чуточку отодвинутой в сторону занавеске мне удаётся заглянуть через стекло внутрь спальни. Поначалу ничего любопытного моему взору не представляется. Но вот я вижу, как заколыхался полог постели и оттуда показывается госпожа Селиванова. Опустив ноги на пол и оправив подол сорочки, задравшийся чуть ли не до колен, она усаживается в кресло, берёт с туалетного столика книжку и открывает её на странице, где лежит закладка. И почти тут же другая её рука тянется к подолу, задирает его до бёдер и, погрузившись между ними, начинает совершать движение, предназначение которых не оставляет у меня никакого сомнения… «Так вот чем вы занимаетесь в одиночку, дорогая госпожа Селиванова! – с удивлением констатирую я. – Так вот чего вам не хватает! Так, может, самый момент придти к вам на выручку?» Однако моему намерению открыть дверь и вбежать ей на помощь не суждено осуществиться: она резко поднимает голову, прислушивается и спрашивает, обращаясь в сторону входной двери:- Ну что ещё там? Какая записка?.. Кому?
Ответ мне не слышен. Но судя по тому, что она произносит дальше, речь идёт обо мне:- Откуда мне знать, где он. Я ему предлагала проехаться верхом, но он отказался. Поищите его как следует и сами передайте ему эту записку… Или нет…
Она резко встаёт, подходит к двери, отпирает и открывает её, берёт в руки какую-то бумажку и говорит:- Я сама это сделаю. Но потом. А вы всё равно найдите его и сообщите ему всё, что сказали мне… И больше меня не тревожьте, дайте поспать…
Госпожа Селиванова возвращается к окну, разворачивает бумажку, читает её и кладёт вместе с книжкой на туалетный столик.- Ничего себе! – доносится до меня её голос. – Видно, сладеньким они находят этот фрукт, раз так бояться лишиться его. А я-то думала, что он ещё чересчур незрелый… Что ж, они получат его назад, но только после того как я попробую отведать его…
Она снова, было, усаживается в кресло, но тут же поднимается, направляется к постели и забирается за полог. Казалось бы, чтобы всё увиденное и услышанное велит мне тут же последовать за ней, но я вместо этого покидаю свой наблюдательный пункт и выхожу побродить, чтобы привести в порядок свои мысли. Через полчаса возвращаюсь и обнаруживаю дверь в гардеробную запертой, а рядом с ней стоящий на полу и наполненный наполовину ночной горшок. Почесав затылок и поморщив нос от неприятных запахов, поворачиваюсь, чтобы идти назад, но, проходя мимо двери в спальню, на всякий случай нажимаю на дверную ручки и вижу, что дверь ...поддаётся и отворяется. Не задумываясь, распахиваю её и вхожу. Но что делать дальше?Поразмышляв секунду-другую, на цыпочках подхожу к креслу, усаживаюсь на него и беру с туалетного столика лежащую на нём книжку. Из неё выпадает сложенный вчетверо лист бумаги. Записка? Вроде бы для меня? Прочесть? Успею, думаю. Сейчас гораздо интереснее узнать, что читает госпожа Селиванова. Беру в руки книжку и пробегаю глазами. Перонелла - жена некоего неаполитанского каменщика, пока он где-то работал, принимала у себя любовника – местного щёголя Джьяннелло. Но как-то раз их приятное времяпрепровождение было нарушено стуком в дверь. «Увы мне! – воскликнула Перонелла. – Это вернулся мой муж, чтоб ему пусто было. Что это значит? Может быть он тебя видел, когда ты входил? Как бы там ни было, влезь, ради бога, в ту бочку… Вон, вон, видишь? А я пойду отворю дверь»… Джьянелло быстро влез в бочку, а Паронелла направилась к двери, отворила её и, увидев действительно мужа, сердито набросилась на него: «Это что за новости? Почему ты сегодня так рано вернулся?.. Вижу, ты ничего не хочешь делать… Коли так, чем мы станем жить?.. Эх, муженёк, муженёк»!И принялась плакать. «Не кручинься, ради бога, – отвечал ей муж. - Будет у нас хлеба более чем на месяц, ибо я продал вон тому человеку, что со мной, бочку, которая давно нам мешает в дому. Он даёт мне за неё 5 золотых флоринов». «За 5 флоринов? – опять набрасывается на него жена, соображая, как миновать эту новую напасть. – Что ты понимаешь в мирских делах?.. А я вот продала её за 7 одному хорошему человеку. Он сейчас там, осматривает её».Услышав это, муж говорит пришедшему с ним: «Слышал, почтенный? Ступай себе с богом…» И тут, Джьяннелло, у которого ушки были на макушке, быстро выскочил из бочки и стал звать: «Где ты, хозяйка?» А та говорит мужу: «Пойди наверх и постарайся уладить с ним наше дело». Увидев его входящим, Джьяннелло говорит: «- А ты кто такой? Мне надо бы женщину, с которой я сторговался об этой бочке». «Я ей муж, - разъясняет тот. «Бочка кажется мне очень прочная, - говорит ему Джьяннелло. – Но вы, должно быть, держали в ней дрожжи, она так обмазана внутри чем-то сухим, что мне не отколупнуть ногтём. Поэтому я не возьму её, прежде чем вы её не вычистите». «За этим торг не станет, - говорит тогда Перонелла. – Мой муж всю её вычистит». «Разумеется, - сказал муж. – Подайте мне рубанок и зажгите свечу».Сняв куртку, он влез в бочку и начал строгать. А Перонелла, как бы желая посмотреть, что он делает, всунула в отверстие бочки голову, а сверх того одну руку и всё плечо, говоря: «Поскобли здесь и тут, да там ещё… Посмотри тут, ещё крошечку осталось».А тем временем Джьяннелло, видя, что не сможет сделать как бы хотелось, задумал устроиться, как было возможно – подобно диким парфянским коням, резвящимся в просторных полях. И отошёл от бочки только тогда, когда Перонелла высунула из бочки голову и сказала мужу: «Кончил скоблить? Тогда вылезай».Взглянув на обложку, читаю: «Декамерон» Джованни Бокаччо. Вроде бы эту книгу мне приходилось держать в руках, но посмотрев пару-тройку новелл, я их нашёл скучными и больше не читал. А видимо напрасно. Но госпожа Селиванова, в её-то возрасте и положении, какова? Интересно, чтобы я ещё мог увидеть, когда она засунула свою руку под подол сорочки, если бы не стук в дверь? И от прочитанной сцены и от мысли о лежащей за пологом кровати женщине, испытывающей, судя по всему, неотложную нужду в ласке, я чувствую, как кровь начинает приступать к моей плоти. Думать тут долго не о чем, прихожу к выводу я и, быстро разоблачившись, подхожу к кровати и проскальзываю за полог.Госпожа Селиванова лежит на правом боку, спиной ко мне. Осторожно дотрагиваюсь до неё. Никакой реакции. Прижимаю низ своего живота к её тазу. Кладу ладонь на бедро и провожу ею к талии, приподняв при этом прижатый к ней локоть. Без особых помех следую дальше, просовываю кисть подмышку. Осмелев, пытаюсь то же самое сделать с другой. Но неудачно: сдвинуть локоть там не получается. Зато пальцы левой моей руки погружаются в мякоть её левого полушария, нащупывают сквозь ткань сорочки сосок и начинают им поигрывать. Пробую обнажить его, опустив вниз ворот сорочки, однако так просто и легко это не выходит, а потому решаю не рисковать лишний раз, а, оставив тут всё как есть, постараться добиться большего в другом месте и поближе к заветной цели.Моя рука возвращается к её бедру и устремляется дальше, к согнутым коленям, нащупывает край подола и тащит его вверх. Оказавшись снова на талии, пускается блуждать по животу, задерживается на покрытой густой растительностью нижней его части, а вот проникнуть дальше никак не получается. Ясно, что для этого надо поднажать на бедро и перевернуть даму с бока на спину. Конечно, если она только притворяется, что спит, то навряд ли перестанет это делать и дальше. А что если сон её совсем не притворный и, очнувшись от него, она от испуга начнёт орать и выделывать, чёрт знает чего? Ладно, пусть остаётся в этой позе. Ведь другая же дорога не заказана. Ею, очевидно, и предстоит воспользоваться. Тем более что сама она, как бы подавая мне сигнал, заметно подаёт свой таз назад. Я тычусь в поисках входа в тайный приют, но попадаю то в борозду между полушариями ягодиц, то куда-то ещё, но только не в желанную щель. Нащупываю её пальцами, - всю влажную от капель, сочащихся из жаркой глубины. С их помощью направляю туда своё жезло, чувствую, как касаюсь только головкой. Её задница импульсивно дёргается назад, мне навстречу, но толку от этого мало: то ли длины у моего инструмента не хватает, то ли слишком мешает эта самая задница. Решаю распластаться перпендикулярно к ней. И только тогда ощущаю, что помещаюсь в её убежище полностью, по самый корешок. Возложив обе руки ей на поясницу, начинаю движения вглубь и обратно. Вначале медленно, затем, почувствовав, как начинают сокращаться мышцы на её ягодицах, более быстро. И тут случается невероятное. Резко отпрянув от меня, она переворачивается на спину, открывает глаза, приподнимается и, упёршись в меня ногами и руками изо всех сил старается столкнуть меня с постели. И шипит зло:- Вы что, с ума спятили?.. Как только посмели?.. Вон отсюда!.. Сию же секунду!..
Оказавшись на полу, я хватаю в охапку свои обувки и одёжки и даю драпу. Приведя себя в порядок, направляюсь к выходу из дома с намерением покинуть его. Но мысль о записке, в которой наверняка содержатся какие-то важные советы и указания, останавливает меня. Что ж, как это не желательно, всё же придётся, чтобы получить эту записку от госпожи Селывановой, выслушать от неё нотацию о правилах приличия и тому подобной дребедени. И от кого выслушивать? От той, кто возбудившись от чтения «Декамерона», ублажает себя собственным пальцем!.. Да и разве не собственными ушами мне пришлось слышать, как она, прочитав записку, что-то говорила про фрукт, который хочет отведать сама… Так в чём же дело? В раздумьях по поводу происшедшего я отправляюсь прогуляться по ближайшим окрестностям, пока кто-то из слуг не находит меня и передаёт приглашение явиться на чай. Хозяйка явно чем-то расстроена и, ссылаясь на то, что ей не удалось как следует отдохнуть, выражает сожаление, что не сможет доставить меня, как обещала, в Расторгуево.- Кстати, - добавляет она, словно вспомнив, - судя по письму, которое я получила от госпожи Ульман, необходимость возвращения туда отпадает, она уговорила вашу родительницу простить вас. Так что вы можете смело возвращаться назад. Жаль только, что мы так мало пообщались…
- А я не тороплюсь возвращаться и с удовольствием продолжу пребывание в вашем гостеприимном доме.
- Что вы говорите? Тогда, может быть, ближе к вечеру, вы составите мне компанию в верховой прогулке?
- И в верховой прогулке, и в купании потом, если вам будет угодно!
- Что ж, договорились! Я пойду позабочусь, чтобы конюхи нашли вам соответствующее обмундирование.
Верховая прогулка явно возвращает ...госпоже Селивановой хорошее настроение, чего явно нельзя было сказать обо мне, я здорово притомился. Не оправдались мои надежды и на купание: она не позволяет мне поплескаться вместе с нею, заставив долго ждать на берегу, когда ей вздумается выйти из воды. Да и за ужином я не обнаруживаю никаких признаков какого-то особого расположения, хотя и пытаюсь, сидя рядом с ею, дать волю своим рукам.- Вы и дома так ведёте себя за столом, проказник?
- Если никто не видит, то почему и нет…
- Со всеми? И с мамой тоже?
- Мама у меня ласковая…
- Вот как? А госпожа Ульман?
- Я её просто обожаю!
- И её дочерей?
- Со старшей Ликой приходится мало общаться, да и чересчур много она о себе мнит… Как же, уже взрослая, вот-вот замуж выйдет. А с Ольгой, хотя она моложе меня, мы друг в друге души не чаем. Но то же самое можно сказать и о других девочках.
- О, да у вас там настоящий гарем, я смотрю.
- Гарем, не гарем, но я доволен.
- Что ж, завтра вы сможете уже насладиться их обществом, а вот сегодня вам приходится скучать в моём обществе. Да уже и пора идти спать. Пойдёмте, я вам покажу, где будет ваш ночлег.
- Пойдёмте… Надеюсь, он будет не далеко от вашего?
- А почему это так вас интересует?
- А вдруг мне чего-то от вас понадобится…
- Чего это вдруг может вам от меня понадобиться?
- Да я привык, что мама или тётя или обе вместе приходят ко мне, чтобы поцеловать на ночь.
- Что вы говорите? Какие нежности!
- Надеюсь, что приютив меня у себя, вы не лишите меня подобных нежностей?
- Это что-то новое! Никогда не приходилось подобного слышать.
- Не приходилось? И от детей своих?
- Но это мои дети. Кстати, вот и их спальня, входите и располагайтесь в ней. Спокойной ночи.
Мы стоим у раскрытой ею дверью. Я пытаюсь схватить её руку, но она выдёргивает её и говорит:- Какой же вы настырный, юноша! Но, увы, мне действительно пора проведать своего занемогшего супруга.
- А потом?
- Давайте подождём до завтра!
Она ещё раз вырывает свою руку из моей, поворачивается и уходит, покачивая, как бы в удивлении и недоумении головой. И уже на значительном расстоянии оборачивается и посылает мне воздушный поцелуй.Не зная, как воспринимать этот сигнал, как просто пожелание доброй ночи или как нечто большее, я в задумчивости вхожу в отведённую мне комнату и не торопясь начинаю разоблачаться и укладываться. Сон, несмотря на то, что накануне спать пришлось мало, не идёт. В голову приходят разные мысли, в том числе, естественно, о завтрашнем возвращении к своим. Неожиданно слышу стук в дверь и потом голос госпожи Селивановой:- Можно? Вот, думаю, наверно не спит ещё мой юный гость, решила принести ему свечу. И спички. Совсем забыла, что ничего этого тут нет.
Я протягиваю руки из-под одеяла и, благодаря за заботу, прошу присесть на минутку.- Если только на минутку, - соглашается она.
- Как ваш супруг? – для пущей вежливости спрашиваю я, дотрагиваясь до руки, в которой она держит свечу.
- Слава богу, спит словно дитя.
- А я вот никак не могу сомкнуть очи.
- И я то же.
- Так давайте побалакаем, - предлагаю, поглаживая её пальцы.
- Что ж, давайте, - соглашается она. – Только позвольте мне зажечь свечу и поставить её в подсвечник.
Совершив это, она снова присаживается на край постели.- Какой на вас шикарный пеньюар, - замечаю я.
- Да, - соглашается она. – Видите, какие прелестные птицы на нём вышиты. Японские.
- Можно попробовать на ощупь?
- Моим ребятам, когда они были маленькими, то же нравилось играть с ним. Но вы-то уже не маленький!
- Я хуже маленького!
- Вижу, вижу! Что последует за этим?.. Ого, пальчики у вас, сморю, довольно шаловливые! Зачем развязываете пояс?
- Чтобы убедиться, какие прелести скрываются под полами пеньюара…
- Да какие же там прелести?.. Ночная рубашка…
- Вот-вот… А под нею что? Позвольте проверить…
- Нет уж не позволю!
Госпожа Селиванова делает попытку высвободиться от моих ладоней, но это у неё не очень получается. Мало того, в ходе завязавшейся вроде бы не шуточной борьбы один из рукавов её сорочки сползает с плеча и оголяет грудь. Воспользовавшись этим, я наклоняюсь к ней и, поглаживая её, беру в рот стремительно набухающий сосок.- О боже! – только и произносит она, вцепившись ногтями в мой затылок. – За что же такое наказание?
И, как-то расслабившись сразу, позволяет мне стащить с её плеч пеньюар, уложить себя рядом со мной и задрать чуть ли не до живота передний подол ночнушки. Одна моя рука при этом устремляется в промежность, другая продолжает пальпировать обнажённую грудь, а рот ищет её губы. Какое-то время она увёртывается от поцелуя, но в конце концов и тут перестаёт сопротивляться. Бёдра её раздвигаются, и позволяют мне проникнуть к зияющему зеву её нутра и нащупать довольно крупную горошину в его верхней части. Ёщё несколько движений, и моя плоть целиком оказывается внутри её влажной, горячей, но уж слишком обширной утробы. Вспомнив урок, преподанный мне братцем, я сдвигаю поплотнее её бёдра, а когда этого оказывается недостаточным, пытаюсь закинуть их себе за плечи, что оказывается слишком тяжеловато для меня, да и она ухитряется не позволить мне этого. Приходится довольствоваться малым, то сильнее прижимаясь к одному краю, то к другому. Хлюпает она при этом так сильно, что пару раз, засмущавшись, просит прощения. А мне что: даже весело. Но никаких явных признаков оргазма с её стороны не ощущается. Так же как и с моей. Но я-то здорово поиздержался накануне. А она?Наконец, госпожа Селиванова или сама приустав, или, что вернее, догадываясь, что мне нужен некий роздых, затихает, позволяет моему стерженьку покинуть её чрево и, повернувшись ко мне спиной, предлагает:- Давай, миленький, прервёмся. Хорошо?
Но ягодицами тесно прижимается ко мне и потихонечку трётся о мой хоботок, не давая ему совсем уж опасть. Вспомнив, в какой позе мы находились с ней во время нашего первого так вдруг внезапно прерванного ею контакта ещё днём, я пытаюсь повторить её, и мне это удаётся. Она тесно приживает к своему животу колени, а я, расположившись перпендикулярно к ней, проникаю в неё, одновременно одной рукой усиленно потирая её здорово раздувшийся похотник, а другой теребя по очереди её не менее разросшиеся соски. Она начинает пыхтеть и усилено подмахивать. Наконец-то я слышу что-то вреде стонов и явно ощущаю судороги. Воспользовавшись этим, я прервавшись на мгновение, ставлю её на колени, по прежнему тесно сжатыми между собой, и возобновив проникновение, уже заботясь о себе самом, ускоряю темп, чтобы побыстрее со всем этим покончить. И надо же, мой врыв совпадает с её новым истечением. Её стоны прерываются даже чем-то напоминающим рычание.В заключение, освободившись от моего выпавшего стерженька, она переворачивается на спину, крепко-крепко обнимает и целует меня, после чего, раскинув руки, долго-долго остаётся без движения. Наконец, словно придя в себя, произносит:- Да, кто бы мог подумать?
- Вы о чём? – интересуюсь я.
- Да всё о том же, миленький мой мальчик. О том, что со мной вдруг приключилось… Так вдруг всё неожиданно…
- А мне показалось, что я с самого начала вам понравился. Так же как и вы мне.
- Да, поправился. Ну что из того?.. А вот…
- Что и мысли даже не возникало?
- Мысли, не скрою, возникали. Но чтобы опуститься до такого!...
- Вы хотите сказать, что у вас до меня никогда не было любовника? У такой шикарной дамы?
- Я хочу сказать совсем другое… Но, надеюсь, не я первая, кто тебя, такого незрелого ещё юношу, на эту скользкую дорожку подвигла… Ну да ладно… Мне пора и честь знать…
С явной неохотой она поднимается, оправляет рубашку, накидывает на себя пеньюар и направляется к выходу.- Вы ещё придёте? – для пущей вежливости спрашиваю я.
Она останавливается и вместо ответа вдруг спрашивает:- А признайся… Вот ...мы уже почти двенадцать часов знакомы. Причём в последний час довольно тесно. А ты запомнил, как моё имя-отчество?
Этот вопрос ставит меня в тупик. Да, при нашем знакомстве она называла своё имя-отчество. Но вспомнить не могу.- Вот видишь, чего всё это стоит…
- Вы не правы, - пробую убедить её я.
- Да, я во всём виновата. Сознаю, но ничего с собой поделать не могу.
- Значит, вы ещё до утра навестите меня? – с деланной радостью восклицаю я.
- До я вовсе не о том! Заладил одно и тоже… Лучше поспи, как следует… Да и мне неплохо было бы привести себя в порядок… Спокойной ночи!
- Спокойной ночи, Олимпиада Гавриловна! – вспоминаю я вдруг как её зовут.
И едва дверь за ней закрывается, впадаю в сон – почему-то то и дело прерываемый то ли воспоминаниями, то реальными видениями. И одно из последних – у моей постели о чём-то встревожено кудахчат мама и Мария Александровна. Входит госпожа Селиванова и сообщает, что лошади запряжены, что надо только переодеть меня. И добавляет:- Сейчас принесут носилки.
Я снова впадаю в какое-то обморочное состояние. А когда выхожу из него, вдруг сознаю, что нахожусь в больнице. Вокруг меня суетятся всё те же дамы, но распоряжения санитарам и сиделкам отдаёт Константин Константинович Ульман. До меня доходят его слова о рецидиве воспаления лёгких, о вероятности туберкулёза.- Дело серьёзное. И ему придётся провести здесь недели две-три, провести все анализы. А сейчас он очень слаб и нуждается в покое. Не знаю, можно ли будет навещать его завтра и послезавтра.
Она снова, было, усаживается в кресло, но тут же поднимается, направляется к постели и забирается за полог. Казалось бы, чтобы всё увиденное и услышанное велит мне тут же последовать за ней, но я вместо этого покидаю свой наблюдательный пункт и выхожу побродить, чтобы привести в порядок свои мысли. Через полчаса возвращаюсь и обнаруживаю дверь в гардеробную запертой, а рядом с ней стоящий на полу и наполненный наполовину ночной горшок. Почесав затылок и поморщив нос от неприятных запахов, поворачиваюсь, чтобы идти назад, но, проходя мимо двери в спальню, на всякий случай нажимаю на дверную ручки и вижу, что дверь поддаётся и отворяется. Не задумываясь, распахиваю её и вхожу. Но что делать дальше?Поразмышляв секунду-другую, на цыпочках подхожу к креслу, усаживаюсь на него и беру с туалетного столика лежащую на нём книжку. Из неё выпадает сложенный вчетверо лист бумаги. Записка? Вроде бы для меня? Прочесть? Успею, думаю. Сейчас гораздо интереснее узнать, что читает госпожа Селиванова. Беру в руки книжку и пробегаю глазами. Перонелла - жена некоего неаполитанского каменщика, пока он где-то работал, принимала у себя любовника – местного щёголя Джьяннелло. Но как-то раз их приятное времяпрепровождение было нарушено стуком в дверь. «Увы мне! – воскликнула Перонелла. – Это вернулся мой муж, чтоб ему пусто было. Что это значит? Может быть он тебя видел, когда ты входил? Как бы там ни было, влезь, ради бога, в ту бочку… Вон, вон, видишь? А я пойду отворю дверь»… Джьянелло быстро влез в бочку, а Паронелла направилась к двери, отворила её и, увидев действительно мужа, сердито набросилась на него: «Это что за новости? Почему ты сегодня так рано вернулся?.. Вижу, ты ничего не хочешь делать… Коли так, чем мы станем жить?.. Эх, муженёк, муженёк»!И принялась плакать. «Не кручинься, ради бога, – отвечал ей муж. - Будет у нас хлеба более чем на месяц, ибо я продал вон тому человеку, что со мной, бочку, которая давно нам мешает в дому. Он даёт мне за неё 5 золотых флоринов». «За 5 флоринов? – опять набрасывается на него жена, соображая, как миновать эту новую напасть. – Что ты понимаешь в мирских делах?.. А я вот продала её за 7 одному хорошему человеку. Он сейчас там, осматривает её».Услышав это, муж говорит пришедшему с ним: «Слышал, почтенный? Ступай себе с богом…» И тут, Джьяннелло, у которого ушки были на макушке, быстро выскочил из бочки и стал звать: «Где ты, хозяйка?» А та говорит мужу: «Пойди наверх и постарайся уладить с ним наше дело». Увидев его входящим, Джьяннелло говорит: «- А ты кто такой? Мне надо бы женщину, с которой я сторговался об этой бочке». «Я ей муж, - разъясняет тот. «Бочка кажется мне очень прочная, - говорит ему Джьяннелло. – Но вы, должно быть, держали в ней дрожжи, она так обмазана внутри чем-то сухим, что мне не отколупнуть ногтём. Поэтому я не возьму её, прежде чем вы её не вычистите». «За этим торг не станет, - говорит тогда Перонелла. – Мой муж всю её вычистит». «Разумеется, - сказал муж. – Подайте мне рубанок и зажгите свечу».Сняв куртку, он влез в бочку и начал строгать. А Перонелла, как бы желая посмотреть, что он делает, всунула в отверстие бочки голову, а сверх того одну руку и всё плечо, говоря: «Поскобли здесь и тут, да там ещё… Посмотри тут, ещё крошечку осталось».А тем временем Джьяннелло, видя, что не сможет сделать как бы хотелось, задумал устроиться, как было возможно – подобно диким парфянским коням, резвящимся в просторных полях. И отошёл от бочки только тогда, когда Перонелла высунула из бочки голову и сказала мужу: «Кончил скоблить? Тогда вылезай».Взглянув на обложку, читаю: «Декамерон» Джованни Бокаччо. Вроде бы эту книгу мне приходилось держать в руках, но посмотрев пару-тройку новелл, я их нашёл скучными и больше не читал. А видимо напрасно. Но госпожа Селиванова, в её-то возрасте и положении, какова? Интересно, чтобы я ещё мог увидеть, когда она засунула свою руку под подол сорочки, если бы не стук в дверь? И от прочитанной сцены и от мысли о лежащей за пологом кровати женщине, испытывающей, судя по всему, неотложную нужду в ласке, я чувствую, как кровь начинает приступать к моей плоти. Думать тут долго не о чем, прихожу к выводу я и, быстро разоблачившись, подхожу к кровати и проскальзываю за полог.Госпожа Селиванова лежит на правом боку, спиной ко мне. Осторожно дотрагиваюсь до неё. Никакой реакции. Прижимаю низ своего живота к её тазу. Кладу ладонь на бедро и провожу ею к талии, приподняв при этом прижатый к ней локоть. Без особых помех следую дальше, просовываю кисть подмышку. Осмелев, пытаюсь то же самое сделать с другой. Но неудачно: сдвинуть локоть там не получается. Зато пальцы левой моей руки погружаются в мякоть её левого полушария, нащупывают сквозь ткань сорочки сосок и начинают им поигрывать. Пробую обнажить его, опустив вниз ворот сорочки, однако так просто и легко это не выходит, а потому решаю не рисковать лишний раз, а, оставив тут всё как есть, постараться добиться большего в другом месте и поближе к заветной цели.Моя рука возвращается к её бедру и устремляется дальше, к согнутым коленям, нащупывает край подола и тащит его вверх. Оказавшись снова на талии, пускается блуждать по животу, задерживается на покрытой густой растительностью нижней его части, а вот проникнуть дальше никак не получается. Ясно, что для этого надо поднажать на бедро и перевернуть даму с бока на спину. Конечно, если она только притворяется, что спит, то навряд ли перестанет это делать и дальше. А что если сон её совсем не притворный и, очнувшись от него, она от испуга начнёт орать и выделывать, чёрт знает чего? Ладно, пусть остаётся в этой позе. Ведь другая же дорога не заказана. Ею, очевидно, и предстоит воспользоваться. Тем более что сама она, как бы подавая мне сигнал, заметно подаёт свой таз назад. Я тычусь в поисках входа в тайный приют, но попадаю то в борозду между полушариями ягодиц, то куда-то ещё, но только не в желанную щель. Нащупываю её пальцами, - всю влажную от капель, сочащихся из жаркой глубины. С их помощью направляю туда своё жезло, чувствую, как касаюсь только головкой. Её задница импульсивно дёргается назад, мне навстречу, но толку от этого мало: то ли длины у моего инструмента не хватает, то ли слишком мешает эта самая задница. Решаю распластаться перпендикулярно к ней. И только тогда ощущаю, что помещаюсь в её убежище полностью, по самый корешок. Возложив обе руки ей на ...поясницу, начинаю движения вглубь и обратно. Вначале медленно, затем, почувствовав, как начинают сокращаться мышцы на её ягодицах, более быстро. И тут случается невероятное. Резко отпрянув от меня, она переворачивается на спину, открывает глаза, приподнимается и, упёршись в меня ногами и руками изо всех сил старается столкнуть меня с постели. И шипит зло:- Вы что, с ума спятили?.. Как только посмели?.. Вон отсюда!.. Сию же секунду!..
Оказавшись на полу, я хватаю в охапку свои обувки и одёжки и даю драпу. Приведя себя в порядок, направляюсь к выходу из дома с намерением покинуть его. Но мысль о записке, в которой наверняка содержатся какие-то важные советы и указания, останавливает меня. Что ж, как это не желательно, всё же придётся, чтобы получить эту записку от госпожи Селывановой, выслушать от неё нотацию о правилах приличия и тому подобной дребедени. И от кого выслушивать? От той, кто возбудившись от чтения «Декамерона», ублажает себя собственным пальцем!.. Да и разве не собственными ушами мне пришлось слышать, как она, прочитав записку, что-то говорила про фрукт, который хочет отведать сама… Так в чём же дело? В раздумьях по поводу происшедшего я отправляюсь прогуляться по ближайшим окрестностям, пока кто-то из слуг не находит меня и передаёт приглашение явиться на чай. Хозяйка явно чем-то расстроена и, ссылаясь на то, что ей не удалось как следует отдохнуть, выражает сожаление, что не сможет доставить меня, как обещала, в Расторгуево.- Кстати, - добавляет она, словно вспомнив, - судя по письму, которое я получила от госпожи Ульман, необходимость возвращения туда отпадает, она уговорила вашу родительницу простить вас. Так что вы можете смело возвращаться назад. Жаль только, что мы так мало пообщались…
- А я не тороплюсь возвращаться и с удовольствием продолжу пребывание в вашем гостеприимном доме.
- Что вы говорите? Тогда, может быть, ближе к вечеру, вы составите мне компанию в верховой прогулке?
- И в верховой прогулке, и в купании потом, если вам будет угодно!
- Что ж, договорились! Я пойду позабочусь, чтобы конюхи нашли вам соответствующее обмундирование.
Верховая прогулка явно возвращает госпоже Селивановой хорошее настроение, чего явно нельзя было сказать обо мне, я здорово притомился. Не оправдались мои надежды и на купание: она не позволяет мне поплескаться вместе с нею, заставив долго ждать на берегу, когда ей вздумается выйти из воды. Да и за ужином я не обнаруживаю никаких признаков какого-то особого расположения, хотя и пытаюсь, сидя рядом с ею, дать волю своим рукам.- Вы и дома так ведёте себя за столом, проказник?
- Если никто не видит, то почему и нет…
- Со всеми? И с мамой тоже?
- Мама у меня ласковая…
- Вот как? А госпожа Ульман?
- Я её просто обожаю!
- И её дочерей?
- Со старшей Ликой приходится мало общаться, да и чересчур много она о себе мнит… Как же, уже взрослая, вот-вот замуж выйдет. А с Ольгой, хотя она моложе меня, мы друг в друге души не чаем. Но то же самое можно сказать и о других девочках.
- О, да у вас там настоящий гарем, я смотрю.
- Гарем, не гарем, но я доволен.
- Что ж, завтра вы сможете уже насладиться их обществом, а вот сегодня вам приходится скучать в моём обществе. Да уже и пора идти спать. Пойдёмте, я вам покажу, где будет ваш ночлег.
- Пойдёмте… Надеюсь, он будет не далеко от вашего?
- А почему это так вас интересует?
- А вдруг мне чего-то от вас понадобится…
- Чего это вдруг может вам от меня понадобиться?
- Да я привык, что мама или тётя или обе вместе приходят ко мне, чтобы поцеловать на ночь.
- Что вы говорите? Какие нежности!
- Надеюсь, что приютив меня у себя, вы не лишите меня подобных нежностей?
- Это что-то новое! Никогда не приходилось подобного слышать.
- Не приходилось? И от детей своих?
- Но это мои дети. Кстати, вот и их спальня, входите и располагайтесь в ней. Спокойной ночи.
Мы стоим у раскрытой ею дверью. Я пытаюсь схватить её руку, но она выдёргивает её и говорит:- Какой же вы настырный, юноша! Но, увы, мне действительно пора проведать своего занемогшего супруга.
- А потом?
- Давайте подождём до завтра!
Она ещё раз вырывает свою руку из моей, поворачивается и уходит, покачивая, как бы в удивлении и недоумении головой. И уже на значительном расстоянии оборачивается и посылает мне воздушный поцелуй.Не зная, как воспринимать этот сигнал, как просто пожелание доброй ночи или как нечто большее, я в задумчивости вхожу в отведённую мне комнату и не торопясь начинаю разоблачаться и укладываться. Сон, несмотря на то, что накануне спать пришлось мало, не идёт. В голову приходят разные мысли, в том числе, естественно, о завтрашнем возвращении к своим. Неожиданно слышу стук в дверь и потом голос госпожи Селивановой:- Можно? Вот, думаю, наверно не спит ещё мой юный гость, решила принести ему свечу. И спички. Совсем забыла, что ничего этого тут нет.
Я протягиваю руки из-под одеяла и, благодаря за заботу, прошу присесть на минутку.- Если только на минутку, - соглашается она.
- Как ваш супруг? – для пущей вежливости спрашиваю я, дотрагиваясь до руки, в которой она держит свечу.
- Слава богу, спит словно дитя.
- А я вот никак не могу сомкнуть очи.
- И я то же.
- Так давайте побалакаем, - предлагаю, поглаживая её пальцы.
- Что ж, давайте, - соглашается она. – Только позвольте мне зажечь свечу и поставить её в подсвечник.
Совершив это, она снова присаживается на край постели.- Какой на вас шикарный пеньюар, - замечаю я.
- Да, - соглашается она. – Видите, какие прелестные птицы на нём вышиты. Японские.
- Можно попробовать на ощупь?
- Моим ребятам, когда они были маленькими, то же нравилось играть с ним. Но вы-то уже не маленький!
- Я хуже маленького!
- Вижу, вижу! Что последует за этим?.. Ого, пальчики у вас, сморю, довольно шаловливые! Зачем развязываете пояс?
- Чтобы убедиться, какие прелести скрываются под полами пеньюара…
- Да какие же там прелести?.. Ночная рубашка…
- Вот-вот… А под нею что? Позвольте проверить…
- Нет уж не позволю!
Госпожа Селиванова делает попытку высвободиться от моих ладоней, но это у неё не очень получается. Мало того, в ходе завязавшейся вроде бы не шуточной борьбы один из рукавов её сорочки сползает с плеча и оголяет грудь. Воспользовавшись этим, я наклоняюсь к ней и, поглаживая её, беру в рот стремительно набухающий сосок.- О боже! – только и произносит она, вцепившись ногтями в мой затылок. – За что же такое наказание?
И, как-то расслабившись сразу, позволяет мне стащить с её плеч пеньюар, уложить себя рядом со мной и задрать чуть ли не до живота передний подол ночнушки. Одна моя рука при этом устремляется в промежность, другая продолжает пальпировать обнажённую грудь, а рот ищет её губы. Какое-то время она увёртывается от поцелуя, но в конце концов и тут перестаёт сопротивляться. Бёдра её раздвигаются, и позволяют мне проникнуть к зияющему зеву её нутра и нащупать довольно крупную горошину в его верхней части. Ёщё несколько движений, и моя плоть целиком оказывается внутри её влажной, горячей, но уж слишком обширной утробы. Вспомнив урок, преподанный мне братцем, я сдвигаю поплотнее её бёдра, а когда этого оказывается недостаточным, пытаюсь закинуть их себе за