Надпись на асфальте

Вадим Николаевич спешил на службу. Только вчера сослуживцы поздравили его с присвоением очередного воинского звания, а сегодня на его погонах красовались две большие звездочки капитана второго ранга.

Как говорили вчера за шумным столом юбиляра, он вступил в тот игривый возраст,

когда мужчине только сорок, но он уже успел достаточно охладеть к прелестям своей миловидной половины, и был бы не прочь прижать к кудрявой груди какую-нибудь смазливенькую девчонку, в коих не было недостатка в этом большом приморском городе.

Идя утром на работу, Вадим Николаевич вдруг увидел у стены дома на асфальте меловую надпись: «Света! Я люблю тебя больше жизни!».

«Ого! Ишь, куда хватил, чертенок», - подумал офицер, не сомневаясь в авторстве мальчишки. Он даже представил, как поздно вечером, тайком, при свете уличного фонаря тот, высунув язык, старательно выводит эту надпись, несчастный рыцарь неразделенной любви.

Но Вадиму Николаевичу, искушенному в любви, с высоты своих сорока лет показалось чрезмерным такое самопожертвование. Он только снисходительно хмыкнул и прошел мимо.

В сутолоке дня офицер забыл об этой надписи, пока не наткнулся на нее в обед, идя в столовую.

«Ишь ты. Все еще любит», - улыбнулся офицер и решил вечером заглянуть к своей знакомой.

Тамара Михайловна, узкобедрая, плоскогрудая, с миндалевидными глазами, нравилась ему, и ночи, проводимые у нее (дома они значились «дежурством»), постоянно манили его.

Тамара была на десять лет моложе его жены, образованная, эмансипированная, и достаточно опытная в любви. Каждый раз, отдаваясь ему, она придумывала что-нибудь новенькое. Но всегда ей нравилось, чтобы он силой брал ее. Ходил слушок, что когда-то ее изнасиловал солдат, и, похоже, что эти воспоминания бередили ей душу. Когда он, изнемогая, не мог долго кончить, Тамара, пользуясь тем, что была намного легче его, вскакивала на него, обвив ногами ягодицы, а он, поддерживая их ладонями, стоя, насаживал ее с невероятной силой. В эти мгновения у него просыпалось что-то звериное, уходящее корнями в первобытное, неизведанное, дикое…

Партнерша ощущала это, и отдавалась ему в эти мгновения самозабвенно, едва не теряя сознание.

Вадим упивался любовью с ней, но наступало время, когда она начинала ему надоедать. Опять хотелось чего-то новенького. Недаром говорится, что каждый мужик мечтает о гареме. Тогда он переключался на свою двадцатилетнюю секретаршу Зину, которая обожала его, постоянно ждала, дико ревновала к «косоглазой» Тамарке, и, заполучив его, кричала в постели от избытка нахлынувших чувств, удивлялась его изобретательности в сексе. Она крепко целовала его, умышленно оставляя засосы на его шее, пила с ним шампанское на брудершафт, не стеснялась нагой изображать перед ним танец «живота», но утром, вставая с постели, стыдливо краснела и требовала, чтобы он отвернулся. Одевшись, переходила с ним на «вы», а на работе, заходя к нему в кабинет, внимательно выслушивала указания шефа и неукоснительно их выполняла точно и в срок.

Ее мини-юбка, плотно обтягивающая ягодицы, и открытая на груди кофточка так возбуждали его, что у него нередко возникало желание тут же завалить ее на диван, но он знал, что щепетильная по этой части Зиночка, на работе никогда не опустится до этого. В отсутствие Вадима его заместитель как-то попытался ее облапить, но тут же получил звонкую пощечину. Поэтому у многих текли слюнки от вида сексопильной Зинки, но все знали, что сердце секретарши принадлежит только шефу. В ней было все: красота прирожденной блондинки, молодость, страсть, любовь, обожание и собачья преданность шефу. Все это ему нравилось, но не заставляло кипеть в жилах кровь. Ему льстило ее преклонение перед ним, как перед богом, и он награждал ее за это тонкостями любви и разнообразием секса.

Тамара была холоднее Зины, но манила его больше. Ее ум позволял им быть на равных. У нее он находил не только физическое, но и моральное удовлетворение. Он нередко прислушивался к ее советам, так как Тамара работала в штабе флота, многое знала и могла подсказать правильный выход из самого критического служебного положения.

Так и отсчитывал свои дни Вадим Николаевич, считая, что живет полнокровной, счастливой жизнью, без комплексов, стрессов и проблем. Только вот эта чертова надпись на асфальте почему-то вдруг застряла в мозгу. Ведь он снова наткнулся на нее, когда шел на службу. Теперь Вадим Николаевич остановился и почему-то стал более внимательно разглядывать ее.

«А ведь действительно любит», - подумал он, чувствуя досаду оттого, что сам никогда по-настоящему этого чувства не испытывал.

Во время обеденного перерыва он уже сам направился к этому месту, чтобы еще раз прочесть эту надпись. Но асфальт был чист. Видимо дворник расценил это нарушением чистоты и смыл ее. Вадиму Николаевичу показалось, что в его груди, правее сердца, что-то затвердело.

Ночью, обнимая в постели Тамару, он, невзначай, рассказал ей про эту надпись, иронизируя над мальчишкой. Любовница притихла, а потом резко перекинула через него стройные ноги и села на край кровати. Он погладил ее по голой спине и вдруг услышал всхлип.

Ты чего, Том? – притянул он ее к себе.

Отвали! Пацан признается в любви своей девушке, а ты?!..

Они примолкли. Ему почему-то стало страшно. Действительно, сколько раз приходил он в эту уютную квартирку, сколько рюмок тут было выпито, выкурено сигарет, сказано слов о чем угодно, только не о любви. Даже после бурных занятий сексом они не упоминали о своих чувствах…

В это утро Вадим Николаевич шел на службу, опасливо поглядывая на асфальт. Ему почему-то очень не хотелось, чтобы эта надпись снова замаячила, как укор ему. И тут он снова увидел ее. Несчастный влюбленный, с упорством обреченного, продолжал взывать к чувству любимой. Теперь Вадим Николаевич долго стоял над этой надписью. Ему до боли в сердце стало ясно, что живет он не так, делает не то, что где-то здесь, рядом, существует другой мир, более честный, справедливый, прекрасный, не ведомый ему. Он стал понимать, что печальная Тамара, маленькая Зина, и другие женщины, с которыми накоротке сводила его судьба, большинство имен которых уже стерлось в его памяти, все они не принесли ему настоящего счастья, как и он не дал им его. Он понял, что ему неведомо то, что знает про настоящую любовь этот мальчишка, пишущий на асфальте. Его надпись манила и пугала неизвестностью. Вадим Николаевич еще не знал, что когда он уйдет со службы, то в далеком, южном солнечном городе он, наконец, встретит ту, которую полюбит горячо и беззаветно в свои серебряные пятьдесят, как этот мальчишка в пятнадцать. И эта настоящая, чистая, сильная любовь перевернет ему душу, высушит сердце, отравит мозг муками сомнений и разочарований, и впервые поставит его между семейным долгом и непреодолимым чувством к любимой женщине. Эта любовь позволит ему испить чашу необыкновенного счастья и познать вкус горечи разочарований, когда он будет чувствовать себя необыкновенно счастливым и глубоко несчастным.

Он стоял над этой надписью и еще не знал всего этого, не знал, что наступит час, и ему тоже захочется написать на асфальте такие же слова под окном своей любимой.