Если вас не остановила категория «не порно», то еще раз предупреждаю, секса в этом рассказе — две строчки. Возможно, будет больше в следующих. Спасибо.
***
Битва, как и все в этом мире, какой бы ужасной она не была, наконец закончилась. Стоны раненных, последние крики умирающих, стелящийся туманом дым от горящих разоренных повозок висел над поруганным полем. Когда-то на этой земле колосилась рожь, синели яркими звездочками цветы васильков, птицы весело носились, обогреваемые ярким летним солнцем. Сейчас же оно было безжалостно истоптано тяжелыми сапогами захватчиков, взрыто подковами их лошадей и ударами мечей, и залито кровью и слезами поверженных хозяев этой когда-то благодатного края. Воздух был густым и мертвым, наполненным горечью бесславного поражения.
Алессия молча брела по развороченным тяжелыми колесами глубоким колеям. Те, словно гноящиеся язвы на коже, изрезали всю речную долину. Редкие невтоптанные в грязь колоски мужественно пытались подняться навстречу всходящему солнцу, но их усилия были тщетны — скоро, когда войско захватчика двинется дальше в своем победоносном марше вглубь ее страны, то немногое живое, что осталось на этом поле, вместе с телами мертвых защитников, будет предано огню. Алессия видела это уже множество раз за долгих два месяца плена — ему не нужны были плодородные земли ее народа, ему не нужны были сломленные, раздавленные рабы — нет, он просто наслаждался своей мощью, играл своей силой, оставляя после себя лишь широкую полосу выжженной, мертвой земли. Он — это Тигран Великий, вождь яростных, кровожадных иберийцев, неожиданно пришедших с юга этой весной и затопивших кровавой волной плодородные долины Речного народа. Он педантично истреблял мужчин, неумело пытавшихся встать на защиту своих семей, насиловал женщин, обезображивал и отправлял на продажу детей. У народа земледельцев и мастеров, искусно управлявшихся со всеми дарами земли, не было ни малейшего шанса против дисциплинированного, хорошо обученного и вооруженного войска тирана. Для них он стал Тиграном Безжалостным — Великим Убийцей.
Ее народ слишком долго жил в мире. У них не было ни полезных ископаемых в недрах гор, ни стратегически важных дорог и крепостей, на которые могли бы позариться соседние государства. Все их богатство было в плодородной земле, в легких, тонкоствольных лесах и рыбе, добываемой из тысяч мелких речушек, стекавших с гор. Их мастера изготавливали чудесные музыкальные инструменты, мебель, предметы быта, славившиеся красотой и изяществом, но мало кто из них управлялся с мечом так же ловко, как и с острым ножом для резьбы по дереву. Это их погубило. Когда-то давно, сказывали старцы, их народ был покорен и платил дань далекому иноземному королевству. Но с тех пор много воды утекло, королевство то было повержено, а о них забыли, как о слишком ничтожном противнике.
Три месяца назад Тигран молниеносным ударом сломил слабое сопротивление на перевале, и его войско хлынуло в долины. Медленно, не торопясь — забавляясь, шел он вглубь страны, используя их как тренировочный снаряд, на котором его воины могли попрактиковаться искусству ближнего боя. «Уже недолго осталось... — с тоской и горечью подумалось Алессии, — вряд ли он полезет через горы, так что скоро, наверно придется поворачивать назад», — мужественное сопротивление, с которым столкнулся захватчик возле этого города, скорее всего было последним. Сюда, к подножию дальних гор стекались обезумевшие от страха беженцы, здесь формировался оплот сопротивления. Болезненная усмешка скривила губы девушки: что это был за оплот — старики и безусые юнцы, вооруженные вилами и мотыгами. Сейчас все они полегли искореженным, окровавленным мясом на этом поле. Возможно, где-то здесь она встретит одного из братьев, ушедших в наспех набираемые дружины, или отца, покинувшего дом в самом начале войны.
Она — женщина, ей идти было некуда. Она осталась дома с тремя младшими. Она давно привыкла заботиться о них — мать умерла в родах шесть лет назад, произведя на свет маленького, хлипкого мальчика. Алессии тогда самой было всего одиннадцать, но она, не сказав и слова, приняла свалившееся на нее бремя. Несмотря на все ее старания, малыша выходить не удалось — после нескольких недель тщедушного плача, когда она не смыкая глаз и валясь от усталости, носила и укачивала его на руках, пытаясь согреть теплом своего тела, выкармливала козьим молоком из рожка, однажды, однажды очнувшись от минутного сна, она нашла лишь его бездыханное, затихшее тельце, прижатое к своей груди. Его похоронили за домом, на берегу веселого ручейка рядом с матерью. Горевать времени не было. Пятеро младших братьев и сестер нуждались в ее заботе — отец был слишком сломлен смертью жены, чтобы замечать, что помимо еды детям необходимы были одежда, обучение, да и просто ласка и понимание. Она стала для них всем. Отец так до конца и не оправился. Когда до их селения дошла весть о нападении иберийцев, он встрепенулся, словно просыпаясь, и отправился на войну, ища окончательного забвения. Пятнадцатилетние близнецы — Давлас и Догомир сбежали из дома несколько дней спустя.
День, когда войско захватчиков прошло через их деревню, застыл в ее памяти безжизненной, полной ужаса картинкой. Она не помнила, не могла помнить всего, лишь детали острыми иглами пронзали ее сны и воспоминания: заплаканное личико восьмилетней сестренки, вырванной из ее рук и брошенной в клетку с другими детьми, надрывные крики младших братьев, когда их оскопили и наспех прижгли раскаленными мечами кровоточащие раны, приковали в другой повозке. Им еще повезло, у них был шанс выжить: всех других мальчиков, достигших юношеского возраста безжалостно зарезали, как свиней. Она не помнила лица воина, что первый надругался над ее телом. Его сменил другой, третий. Ей уже было все равно, разум, не в силах выдержать этого безумия, милостиво покинул ее. Очнулась она на другой день в повозке, следовавшей за войском. Она приглянулась одному из воинов и тот решил оставить ее при себе. Как и другие пленницы, она готовила ему еду, стирала одежду и развлекала ночами. Однако Аскольту, захватившему ее, быстро надоела его молчаливая, неулыбчивая рабыня — она не сопротивлялась, когда он пыхтел над ее телом, не говорила и слова против, выполняя все, что он требовал, но оставалась холодна и безучастна. Вскоре он предпочел обменять ее на красивый кинжал. Новый хозяин оплеухами пытался добиться от нее проблесков чувственности, но также не преуспев, выгнал из своего шатра, приведя на ее место более отзывчивую девушку. Про нее забыли. Она все также готовила еду, ходила за животными, выполняла любые поручения, но старалась оставаться как можно более незаметной. Ее когда-то прекрасные светлые волосы сбились и покрылись пылью и гарью, лицо потемнело от ветра и солнца, бесформенная одежда, что она на себя надевала, скрывала гибкое, молодое тело. Она жарко благодарила богов, что не понесла дитя в одну из тех ночей, когда ее тело не принадлежало ей, молясь за невинных детей других девушек — вряд ли их ожидала лучшая судьба кроме рабства.
Сегодня ей и другим пленницам приказали обойти поле боя и собрать все более-менее ценное, что можно было найти. Солдаты с пиками прошли здесь раньше, добивая оставшихся в живых. Алессия тихо присела над телом юноши, пораженного мечом в живот — наверное он умер быстро, так как на его лице не было застывшей маски боли, а лишь удивление и надежда. Нежно проведя рукой по широко раскрытым, голубым глазам, она закрыла тяжелые веки, шепча молитву земле с просьбой принять его. Потом разжав его судорожно сжатые пальцы, вытащила простой кинжал и положила в большую сумку. Сняла браслет-оберег с кусочками янтаря с запястья. Браслет был сплетен из светлых женских волос, видимо любимая или мать пытались таким образом — древней, забытой ворожбой защитить его. Ему это не помогло.
Заметив рядом с телом, прижатый его рукой, тоненький цветок василька, она на мгновение замерла, пораженная его хрупкой красотой. Грязными, тонкими пальцами бережно дотронулась до лепестков цветка, наслаждаясь давно забытым чувством умиротворения и радости. Цветок был редкого нежно-розового цвета. Он словно просил пожалеть его, помочь ему. Алессия с трудом подавила поднявшийся в горле комок — она не будет плакать, слезами ничему не поможешь, только оставаясь сильной, она, возможно, сумеет пережить все это и как-то помочь младшим братьям и сестре в их неволе. Резко отпрянув, она поднялась и с силой наступила ногой на нежный цветок, убивая его — на этой земле не осталось больше места ни красоте, ни невинности.
Внезапно ее внимание привлек странный, гортанный звук. Она испуганно огляделась, пытаясь понять его происхождение — неужели солдаты кого-то пропустили? Она боялась найти выжившего человека из ее народа, ведь тогда ей бы пришлось либо самой добить его из жалости, либо позвать солдат, чтобы они сделали это. Хрупкое равновесие в ее израненной душе давалось ей слишком тяжело, чтобы выдержать это. Звук повторился. Он был протяжным, хриплым, но вряд ли мог исходить от человека. Приглядевшись, девушка заметила перевернутую телегу, звук доносился как будто от туда. Подойдя ближе, она с опаской заглянула за нее — там, жалобно подрагивая длинными ногами, на боку лежала серебристая лошадь. На ее лбу зияла огромная рана, видимо от сразившей ее булавы. Лошадка была не из породистых — обычная, рабочая лошадь — выносливая и покладистая, которых множество паслось когда-то на разграбленных ныне землях. Кобыла резко задрожала всем телом, напряглась и снова издала тот полустон-полуржание, что привлекли внимание девушки. Ее полуприкрытые глаза жалобно смотрели на человека, умоляя о помощи. Судорога снова прошла по ее телу, задние ноги беспомощно забились, выдавая вперед вздувшийся живот бедного животного. Она была беременна и наверное очнулась, когда умирающее тело стало исторгать жеребенка в мир, пытаясь дать ему хоть малейший шанс выжить.
— Было бы милосерднее перерезать ей глотку прямо сейчас, — неожиданно прозвучал грубый голос. Алессия испуганно оглянулась — позади стоял один из воинов-захватчиков. Судя по снаряжению, он не был простым солдатом, да и жесткий взгляд темных глаз выдавал привычку командовать. Его обнаженный меч блестел в лучах заходящего солнца, пот струился по вискам, стекая по смуглой коже. Как и все иберийцы он был высок, широк в плечах, волосы были коротко острижены, лицо чисто выбрито.
Кобыла снова протяжно заржала, сотрясаясь от очередной сватки. Алессия, опомнившись, поспешно опустила глаза. Руки ее сжимались и разжимались в кулачки — она разрывалась между страхом привлечь к себе внимание воина и нестерпимо сильным желанием помочь раненному животному.
Воин подошел и опустился на колени возле головы лошади. Бережно поглаживая ее по дрожащей шее, он зашептал какие-то успокаивающие слова на своем горловом языке, доставая кинжал из-за пояса.
— Постойте, — неожиданно для себя воскликнула Алессия, — пожалуйста!
Воин удивлённо обернулся на неприметную девушку — та в отчаянии и глубоком эмоциональном волнении заламывала руки, борясь с собственной смелостью.
— Пожалуйста, господин, — заговорила девушка на иберийском, фразами которым научилась за последние недели, надеясь разжалобить его, — дайте ей разродиться.
— Жеребенок все равно не жилец, — безразлично пожал плечами он, поднося кинжал к горлу лошади.
— Нет, господин, — кинулась на колени Алессия, перехватывая его руку, в ужасе от обуявшего ее безумия, — пожалуйста... Я выхожу его... я умею... я знаю как... у моего отца были лошади... — солгала она.
Воин в недоумении смотрел на грязное, бесформенное создание, посмевшее перечить ему. Лицо девушки раскраснелось, светло зеленые глаза блестели от едва сдерживаемых слез. Что-то в этих глазах показалось ему странно знакомым и он не спеша опустил кинжал, поддаваясь мимолетному импульсу, о котором наверняка потом пожалеет.
— Хорошо, — лишь сурово кивнул он, вглядываясь в перепуганное лицо девушки, — тогда нам предстоит работенка, — добавил он, похлопывая кобылу по плечу — та в ответ лишь содрогнулась и жалобно заржала.
Больше часа несчастное животное, собирая последние силы, пыталось выпустить свое дитя на свет. Воин нежно и бережно подбадривал ее, массировал живот, помогая малышу продвигаться. Последним усилием кобыла сделала толчок и, вытолкнув задние ножки жеребенка, затихла, потеряв сознание. Мужчина попытался потянуть и вытащить малыша, но безуспешно. Он обернулся к стоявшей рядом на коленях и все это время беспомощно глотавшей слезы Алессии.
— Тебе придется помочь, — заговорил он на ее языке с тяжелым, грубоватым акцентом, — если хочешь, чтобы он выжил.
— Что нужно делать? — как осиновый лист задрожала под его взглядом девушка.
— Тебе нужно... просунуть руку... вытащить его, — с трудом подбирая слова, попытался объяснить воин, глядя на застывшую в непонимании Алессию. По телу кобылы, под его руками в этот миг прошла долгая дрожь, она в последний раз всхрапнула и замолкла навеки.
— Быстрее, — перешел воин на свой язык, — кобыла издохла, у нас несколько минут, нужно вытащить жеребенка. Я не смогу, руки слишком большие, он слабый — поврежу. Ты должна. Понимаешь?
Девушка лишь кивнула и опустилась рядом с ним на колени. Воин стал быстро объяснять и жестикулируя показывать ей, как держать руки. Она смотрела невидящими глазами, едва ли понимая половину того, что он говорил. Все, что она видела, это тоненькие, покрытые слизью светлые ножки, слегка подергивающиеся в окровавленном материнском зове.
— Понимаешь? — встряхнул ее мужчина, — Иначе он умрет!
Алессия медленно протянула руки и сложив их лодочками, как он показывал, скользнула в влажный канал. Внутри было еще горячо и липко, плоть была как застывший кисель, казалось она может пронзить ее своими пальцами, и только легкие движения жеребенка давали ощущение направления.
— Ну, чувствуешь? Чувствуешь его спинку? — спрашивал мужчина рядом, подбадривая ее.
Алессия замотала головой, не в силах понять, как и что она должна почувствовать. Вдруг она натолкнулась на что-то твёрдое, крупное и округлое. Не осознавая до конца, что делает, она обхватила ладонями этот выступ, и немного сдвинув в сторону, потянула вниз. Мгновение, и ее погруженные по локоть руки высвободились из мертвой плоти, вытягивая за собой ножки и круп жеребенка. Мужчина, подхватив ее ладони снизу своими большими руками, помог принять и все тельце, осторожно опуская его на землю. Малыш весь был покрыт кровью и слизью, казался хрупким и болезненным, но тем не менее судорожно задышал, открыл глаза и даже попытался приподняться на своих неокрепших ножках.
Его спаситель неожиданно весело расхохотался.
— А он — молодец, — объяснил он, — борец. Станет хорошим, бесстрашным конем, когда вырастет.
— Это мальчик? — растерянно прошептала девушка.
— Да, жеребчик, — подтвердил мужчина, — надо обтереть его насухо, чтоб не замерз, — приказал он, удивляясь ее неумелости. — Ты же говорила, что знаешь, что делать?
— Да-да, простите, — испугалась Алессия, схватила из телеги старый холщовый мешок и завернув в него жеребенка, осторожно покосилась на своего помощника. Только сейчас до нее стало доходить, что она наделала. Не только привлекла к себе внимание одного из ее поработителей, но и солгала, взвалив на себя ответственность за беззащитное существо, о котором она совершенно не знает, как заботиться.
— Где ты спишь? — спросил воин.
Алессия испуганно потупилась, притворяясь, что обтирает жеребенка и не услышала его вопроса.
— Я спросил, где ты спишь по ночам, женщина, — медленно, нарочито выговаривая слова повторил воин, — я помогу донести тебе жеребенка и прикажу, чтобы тебе показали, где достать ему еду.
— Не надо, господин, спасибо, я сама, — попыталась отговориться она.
— Куда уж тебе, — усмехнулся мужчина, — ты сама то едва ли намного больше него весишь.
Взяв на руки жеребчика так, словно тот был пушинкой, он понес его в сторону лагеря. Подойдя к окраине, он лишь вопросительно оглянулся через плечо на едва поспевавшую за ним девушку.
— Ну, куда?
Алессия, запыхавшись, указала на одну из больших повозок с запасами, которая была ее временным домом. Мужчина, кивнув, донес жеребёнка до телеги и положил на землю рядом с задним колесом.
— Накрой его хорошенько, — приказал он. Девушка кинулась внутрь повозки и вытащив прохудившийся соломенный матрас и заплатанное одеяло, попыталась устроить на нем малыша. Тот, хоть и новорожденный, родившийся раньше времени от не самой крупной породы лошадей, оказался для нее все же ношей неподъемной.
Воин, иронично наблюдавший за ее попытками одновременно удержать дрыгающегося жеребенка и подтянуть матрас под него, лишь хмыкнув, перехватил того из ее рук и снова опустил на подстилку.
— Пойдем теперь, — позвал он, когда предмет их общей заботы был наконец укрыт и тихо засопел в тепле.
Алессия вздрогнула, в страхе распахнула глаза на мужчину, но не осмелившись спросить, пошла за ним. Тот лишь сжал губы и презрительно покачал головой, в ответ на ее в момент сникшую фигурку. Он по ее глазам понял, чего она боится, но как она может думать, что он захочет ее — такую грязную и ничтожную? Тем более сейчас, когда он был поглощен делом, которое развеяло скуку, так давно одолевавшую его. Правильнее было бы забрать жеребёнка с собой, ясно ведь, что девчонка не знает, как о нем заботиться. Но пусть это послужит ей уроком! Он не хотел признаваться в этом, но она заинтриговала его. Всего лишь одна из сотен рабынь, но посмела обратиться к нему, просить о помощи. Сейчас же стоит, вжав голову с плечи, словно ожидает, что он набросится на нее тут же.
Мужчина отвернулся, и не удосужившись проверить, следует ли она за ним, пошел в ту сторону лагеря, где располагались палатки высшей армейской части. Люди расступались перед ним, воины отдавали честь. «Видимо, он один из военачальников, — в отчаянии думала девушка. — Зачем я ему? Что он от меня хочет? Я ничего не сделала! Всего лишь хотела спасти маленького жеребенка!»
Но обойдя большие палатки, мужчина пошел дальше, пока не дошёл до противоположного края лагеря, где в загоне паслись великолепные военные кони завоевателей, стреноженные погулять после битвы. Окликнутый им коренастый мужчина подбежал, раболепно кланяясь.
— Мой господин почтил меня честью, придя сюда, — заискивающе затараторил он, — вам не стоило беспокоиться, господин, ваш чудесный Черный Ветер здоров, как никогда. под моим зорким взором, и только ждет не дождется, когда вы снова пустите его в жаркий галоп.
— Да-да, — нетерпеливо отмахнулся от конюха мужчина, — я уверен в этом. Есть ли у нас здесь молочные кобылы?
Конюх мигнул от неожиданного вопроса, но не посмел выразить удивления.
— От куда же, господин? Все наши племенные кобылы дома остались. Прибилось, правда, несколько захваченных лошадей. Там, кажись, была одна с жеребчиком-полугодком, видал вроде.
— Как думаешь, новорожденного та приняла бы на выкармливание?
— Ну вряд ли... Хотя она не из породистых, может и не стала бы ерепениться... А, господин осиротевшего жеребенка нашел? — осмелился все же спросить конюх. — Гиблое это дело, скажу я вам, — не дождавшись ответа продолжил он, — был у нас случай, не выходили...
— Я твоего мнения не спрашивал, — одернул его воин. Тот сразу испуганно замолчал. — Покажешь этой девушке ту кобылу и прикажешь дать двух дойных коз, остальное не твоего ума дело, понял? — Конюх лишь подобострастно кивнул и попятился выполнять поручение.
Мужчина обернулся к замершей позади него Алессии. Та стояла ни жива, ни мертва, слишком ошарашенная происходящим.
— Будешь кормить жеребенка каждые два часа, по пять чарок за раз для начала. Кобылье молоко, если достанешь, так давай, а козье наполовину с водой разбавляй. Поняла? Я не смогу объяснить на твоем языке! Сама спроси у конюха, я прикажу тебе помогать!
Алессия лишь испуганно смотрела на него огромными глазами и молчала. Было видно, что вся эта ситуация уже порядком поднадоела иберийцу, и он не знал, как от нее поскорее избавиться. Его жесткий взгляд впивался в ее лицо, словно пытаясь найти ответ — а справится ли она? Неожиданно для себя девушка вдруг осознала, что он тоже нервничает, переживает за судьбу нечистокровного малыша.
— Я поняла, господин, — как будто сами произнесли ее губы. — Я уже довольно хорошо понимаю ваш язык. Я выхожу его, обещаю, — уже спокойнее добавила она. — Спасибо вам. Вы не пожалеете.
Ее лицо, повернутое к нему, засветилось уверенностью, глаза блестели благодарностью, во всем облике появились умиротворение и целеустремлённость — он дал ей то, чего так не хватало в ее сегодняшнем существовании — возможность жить для кого-то, кому она нужна, кто нуждается в ней. Взгляд ее зеленых глаз согревал теплом, а обветренные губы впервые за долгие недели растянулись в легкой, нежной улыбке при воспоминании о жеребенке, очертя милые ямочки на запыленных щечках.
— Как тебя зовут? — спросил воин, пораженный этой трогательный переменой.
— Алессия, — смутилась девушка под его требовательным взглядом, снова сжавшись и превратившись в маленького испуганного зверька.
— Не бойся меня, Алессия. Я тебе не обижу, — попытался он вернуть то, на миг открывшееся ему чудесное видение. — Я зайду завтра, проведать жеребчика. Лагерь снимется только через неделю, у него будет время окрепнуть.
— Спасибо, — прошептала девушка, — спасибо, мой лорд...
— Радован, — представился он, — или Радо, как зовут меня близкие, — добавил он, желая завоевать ее доверие. Она лишь зардевшись потупилась, смутившись его тоном. Потом, бросив быстрый, внимательный взгляд на его лицо, и будто что-то решив для себя, робко улыбнулась.
— Спасибо... мой лорд... Радо... — мягко, с тягучим музыкальным акцентом, наконец, ответила она, заставив его сердце сжаться в неведомом доселе предчувствии.
Так просто он ее теперь не забудет, даже если бы захотел...