Милые Девушки! Если среди ваших друзей много любителей спортивных костюмов, кепок и любителей фраз: "Слушай, б…я, я п…ц, сцука, сегодня пойду е…ся головой об стол" (свободный перевод - "Что-то мне неохота сегодня учиться") - то ваши мозги в опасности. Еще немного, и вы почувствуете, что начинаете их понимать, а их интересы не так уж и плохи...
Все, вы - потеряны! Можете звонить 02, и к вам выедет группа с альтернативными мнениями. И, возможно, сможет вас убедить, что ссать с 13 этажа - не так уж прикольно, как вам казалось...
Другое дело, когда вас окружают приятные люди с хорошими манерами и планами уничтожить мир... Это нормально. Это здОрово. Значит, вы приобщены к миру всадников Апокалипсиса.
Можете себя похлопать по плечу и сказать - "Молодец!".
Ну, хватит оптимизма - таких людей значительно меньше, чем надо, и именно по этой причине мир, все еще, столь отвратительно хорош собой...
Давайте вернемся к проблеме друзей.
Вот, например: если твоя лучшая подруга ходит в кепке Кенго, спортивных штанах Аддидас, кроссовках, с размалеванным лицом (да так, что индейцы Сиу принимают ее за свою), курит Nехt и смеется голосом, при котором лошади нервно вздрагивают... а твой парень через каждые три слова вставляет - "б…дь", пьет пиво из бутылки, при этом держа ее за горлышко так, как будто у него враги ее могут отнять, отпускает шутки на тему "женщина - перевернутая копилка", смеется смехом, при котором, даже твои подруги нервно вздрагивают, а лошадь испугано прячется под кровать, авторитетно рассуждает о том, что: "…серые ребристые Найки, ни…я не катят против зеленых Адидасов, а даже совсем старая бэха сделает, на.. й, новую шаху - зуб даю"... другие подруги не отстают от лучшей (в смысле: сосут у кого не попадя, пьют как сапожники, забывая при этом, кому давали последний раз и, естественно, ярко обсуждают, как какая-то их общая знакомая попала под трех парней сразу, и как она об этом забыла)...
Короче, Склифосовский! Если вы чувствуете, что многое из перечисленного подходит к вам, и вам это не нравится - то вы не безнадежны (хотя, с другой стороны, у вас вместо глаз две большие жопы: раз вы этого раньше не заметили).
Но, если вы немедленно, пинками под зад, выгоните своих подружек из своего любимого кресла на улицу, поделите на 8 своих "пацанов" (которые, между прочим, процентов на 80, уж точно, е.. ут вашу лучшую подругу два раза в неделю), пошлете н…уй своих мнимых друзей и других уродов - то ваша жизнь вполне может наладиться... а может - и не наладиться... тут уж, как повезет.
Отдельно хотелось бы сказать вам и вашим подружкам (я ж, все-таки,- Великий Гуманист!). Я хорошо знаком с давним заклинанием-речитативом всех девушек: "…я ему дала, а он мной попользовался и бросил" и "…он не рассмотрел мой богатый и нежный внутренний мир".
И вот, что я вам расскажу...
И ПРАВИЛЬНО СДЕЛАЛ, ЧТО - БРОСИЛ!
Потому что такие овцы больше ни на что не годны (ну разве что - железнодорожное полотно проверять в оранжевой фуфайке). Если вы выпячивали сиськи, оголяли жопы и прочее, чтобы он обратил внимание на ваш внутренний мир - то вы, мягко говоря, пошли не тем путем.
А теперь, овцы, вопрос: какого хера он должен смотреть на ваш "внутренний мир"? Ась? Что выпячивали - тем и понравились.
Идите себе теперь тихонько и раздвигайте ножки. Вот, если б вы ему сразу понравились тем, что у вас в голове что-то есть, а не только рот и пустая башка для хорошего отсоса, вот тогда - могли б выдвигать претензии.
Так что - думайте!
Что-то я девушками увлекся...
С другой стороны - лучше, чем пионерами-отличниками... Итак, подхожу к выводу. Прав был старый еврей Маркс - бытие определяет сознание.
Психологи определили, что для нейтрализации одного отдела любой организации (количеством до 20 человек) требуется всего один шизофреник. То есть в среднем 10 шизофреников хватает для остановки работы практически любой организации. Стало быть, для парализации мозговой активности 10 человек требуется общение с одним уродом на протяжении 10 минут.
Так что - бойтесь уродов!
***
Ну, хватит гнилой философии! Вернемся к Крыму.
... К июню 1973 года, я закончил восьмой класс, московской школы №… Впрочем, ее номер не имеет никакого значения. Закончил, значит. Сдал экзамены (четыре, кажется); тогда, в этом дремучем году, мне было 14-ть лет и, после окончания восьмого класса, дети (дети???) делились на тех, кто собирался учиться в 9-10 классах, и (возможно) поступать в институт, и тех, кто топал прямой и светлой дорогой по линии профессионального образования: собирался становиться гегемоном и гопником.
Я собирался учиться в институте.
…Такие дела…
Мои сердобольные родственнички, два года назад растоптавшие во мне только расцветающее высокое чувство любви к женщинам и сексу, чувствовали себя, видимо, не очень уютно, и решили сделать мне подарочек.
У меня был дядька. Ну, не совсем уж, такой дядька, а сын одной из сестер моей бабки. Сами можете определить его для меня название: деверь, там, шурин, свояк – я в этом не разбираюсь совершенно. Он был меня всего (всего! Тогда-то!) лет на 12-15 старше, жил в Казани, работал в тамошнем университете, геологом, кажется, и был, к тому же великим альпинистом: «Снежный барс», называется – высший титул альпиниста. Покорившим все пять гор-семитысячников на территории Советского Союза, присваивалось это звание. Не простой, в общем, дяденька.
Долго они его уговаривали, наверное… Но. Как бы то ни было,- уговорили. Отпуск у него был громадный, и предложил он мне поехать в Крым на все лето: пройти вдвоем пешком, с палатками, по всему Южному берегу: от Феодосии, до Фороса.
Я – согласился, естественно.
…И вот, настал волнительный момент! Мы приехали на поезде в Феодосию! Часа в 2 дня, по-моему, числа, так 15-го июня, года 1973-го от Р.Х. Историческая дата!
Дядька предложил пошататься по Феодосии до вечера, а потом двинуть в сторону КоктеблЯ, и там заночевать в степи. Что и было – исполнено.
Феодосия мне не понравилась. Пыльный, мелкий и суетливый городишко. Море мутноватое и грязное. Особенно меня добила половинка батона белого хлеба, вынырнувшая прямо перед моим лицом: какие-то гении ихтиологии кормили рыбок. Так что, я рад был вечером ее покинуть.
У нас имелись 2 (две) брезентовые одноместные палатки, по одному односпальному надувному матрацу (других тогда не было) и по одному ватному спальнику, которым можно было укрыться, как одеялом, если полностью расстегнуть его молнию, или залезть в него, как в мешок, если молнию – застегнуть. Еще был котелок, литра на полтора (одна штука) и примус (тоже – одна штука). Были, естественно, какие-то мелкие вещи, вроде зубных щеток-полотенец, и была у меня собственная поклажа – ласты, маска, трубка, и подводное ружье: все в кондовом советском исполнении: я собирался заниматься дайвингом. Жратвы у нас с собой – не было: то, что мы собирались жрать, можно было купить в любом городе Советского Союза.
Таким макаром, вечерком, по холодку, мы протопали от Феодосии в юго-западном направлении, по асфальту, сначала, а потом по берегу моря километров восемь. И, в темноте уже, оказались в…
Орджоникидзе – очень маленьком городишке, стоящим на длинной косе, выдающейся в море, так, что море у них оказывалось с трех сторон. Около Орджоникидзе, в кромешной темноте уже, мы поставили палатки, надули матрасы и отрубились сном синайских праведников.
Пробуждение же наше было ГОРАЗДО гаже: часа в четыре утра нас окружил взвод пограничников, с которыми были две злющие немецкие овчарки, отнюдь не распространяющие атмосферу добра и справедливости. Под дулами калашей, у нас проверили документы, и старший сказал, что здесь – закрытая зона, и, если, не дай Бог, он увидит нас завтра утром, то не миновать нам кутузки.
В Орджоникидзе был торпедный завод.
Но. Денек-то мы там пошатались! Поплавали в море, которое было не сравнить с тем, что мы видели в Феодосии, сварили макароны и сосиски на примусе (в степи костер топить нечем)… В общем, Орджо мне ОЧЕНЬ понравился! Жаль, в нем нельзя было остановиться. Даже все местные беспогонные люди, говорили нам, что это – невозможно: особый режим.
Вечером пришлось валить дальше в…
КоктеблЯ.
Как, ни странно, ничем не запомнился… Тогда. Дело, видно, в том, что ДО Коктебеля идет степь, а прямо за ним начинаются – горы. Мне хотелось – в горы!
Из Коктебеля, следующим днем, Мы рванули дальше, вдоль берега.
Что там дальше-то? Щебетовка, Курортное, Солнечная долина, Джерело… Часть – на самом побережье, часть – слегка в глубине полуострова. На это ушла, наверное, неделя.
И, наконец…
Судак, Новый Свет, Морское! Все эти поселки стоят на небольшом расстоянии друг от друга: Новый Свет от Судака всего в восьми километрах. Морское? Морское – уже не помню.
К Судаку, со стороны вертолетной площадки (была там тогда и такая: можно было долететь прямиком из аэропорта Симферополя), мы подошли в кромешной темноте. Довольно долго шастали слева от дороги, исцарапались о кусты и кактусы, пока не нашли относительно ровное место. Там и грохнулись. Палатки ставить не стали: сил не было. Залезли в спальники и – отрубились.
И кто же нас разбудил? Правильно! Пограничники. Теперь, правда, в составе двух человек и без собак. Но,- в четыре утра, как полагается.
В Судаке не было торпедного завода.
Они очень вежливо и доброжелательно проверили наши документы, и сказали, что здесь, вряд ли удобно ночевать: лучше спуститься с горы и остановиться возле русла пересохшего ручья – оказалось, мы ночевали почти на самой вершине горы Алчак, в какой-то неглубокой пещерке.
Мы так и сделали. И остановились там надолго: больше, чем на месяц. И каждое утро, в четыре часа (испуг начальства от Гитлера, что ли?), нас будили пограничники и проверяли документы. Очень часто это были одни и те же наряды: мы знали друг друга в лицо. Мы взаимно улыбались, спрашивали: «Ну, как там ваше – ничего?», хихикали, но документы бывали проверены, неизменно.
Около нас никаких других палаток не было. Быть может, палаточники останавливались где-то в другом месте, быть может, в Судаке их и совсем не было – не знаю. Судак тогда был ГОРАЗДО меньше, чем сейчас. Крепость на горе, которая была ровно с противоположной от нас стороны бухты, была совсем – руинами. В городе был рынок, почта, аптека и один-единственный ресторан. «Олень» – назывался. Чудесный, в общем, городишко.
Я начал плавать и нырять под самой горой: во-первых, туда идти от нас было не более –пяти минут, а во-вторых там оказалось самое хорошее место, с точки зрения добычи: на дне, на песке лежали большие камни, а в склоне горы были даже небольшие гроты. Оказалось, что в том же месте ныряют и все любители подводной охоты, даже местные.
Глубина под горой была от пяти до восьми метров: самое то, что нужно. Для отдыха (и складирования добычи) совсем не обязательно было выходить на пляж: на горе было достаточно плоских уступов, чтобы выбраться и даже – полежать. Там было немало народу, но выбрав один раз себе место, можно было, не беспокоится: на него никто не покушался. Джентльменский клуб, блин.
На второй день я оказался на одном уступе с девчонкой, явно местной, и явно – НИМФОЙ МОРЯ: загорелой она была до мулатского какого-то оттенка, стриженные под мальчика волосы, изначально, скорее всего, темно-русые, выгорели почти до соломы, слегка маловатый ей хлопковый купальник (самый дешевый из существующих, судя по всему), будучи когда-то голубого цвета с крупным желтым рисунком, превратился в чуть серовато-желтоватую тряпочку. Подстилки, или полотенца у нее не было – одна выцветшая авоська. Девчонка была приблизительно моего возраста, и имела весьма грозное оружие: острогу. Местная острога представляла собой длинный (метра полтора) стальной пруток, миллиметров восьми в диаметре, приваренной к этому прутку плоской стальной пластины и торчащих из этой пластины, штук тридцати коротких (сантиметров 15-ти) стреловидных стальных и острых лезвий: получалась такая безумная вилка, о тридцати зубцах.
Познакомились мы так. Кто-то из нас (кажется – я), собираясь в воду, взял не свои ласты. Дело в том, что они у нас были совершенно одинаковыми: зленые, формой, напоминающей задние лапы лягушки, и с резиновыми ремешками, вместо пяток: безразмерные. Это были самые дешевые ласты, которые я нашел в спортивном магазине в Москве.
Взявший не свое, тут же получил протестующий вопль с противоположной стороны, и, естественно, вернул взятое, со всеми возможными извинениями. Мы – познакомились. Я сказал, что – из Москвы, и живу с дядькой в палатках, вот там. И показал на наши палатки рукой. Тему, где живет она, девчонка мастерски обошла, да и потом обходила, столь же мастерски.
Мы с ней стали плавать вместе. Она обходилась со мной слегка покровительственно, как умудренный опытом профессионал обходится с новичком. Вполне заслуженно, собственно.
Плавала и ныряла она – божественно. Уж, на что я считал себя неплохим пловцом (я полтора года занимался плаванием: у меня был даже какой-то разряд), но – она… Она – будто родилась в воде: творила, что хотела. Я думаю, она легко могла бы доплыть и до Турции.
Так, вот. Часа через два, когда мы изрядно уже нанырялись, и вылезли на свой уступ отдохнуть и погреться, она протянула мне узкую, крепкую ладошку, и представилась: «Нина». Сказала, что закончила тоже восьмой класс, и теперь собирается поступать или в «Мореходку», или – на водолаза. Из чего, я сделал вывод, что в последующие лет …дцать она будет мыть посуду в каком-нибудь прибрежном кафе. Ей, я этого, понятное дело,- не сказал.
Вместо этого, я сказал: «Какая же ты – Нина, если ты – Ассоль». Она насторожилась: «Какая-такая – Ассоль?!». Тогда я рассказал ей про Крымского писателя Грина, про «Алые паруса», и про девушку Ассоль, которая ждала своего принца на алых парусах, пока – не дождалась. «Возьми в библиотеке, почитай! Отличная же книжка!»
…На следующий день она была – с книгой. Изрядно потрепанной, надо сказать.
Книжка ее захватила и унесла. Она даже плавала со мной только изредка: лежала на моем полотенце и читала. Запоем. Часам к трем дня – прочитала. После этого, ее отношение ко мне резко изменилось: она уже не вела себя покровительственно, а скорее,- с уважением: даже, когда объясняла, как лучше добыть какое-либо рыбо-ракообразное, в ее голосе появлялись слегка извиняющиеся нотки.
…Позже, она прочитала все, по-моему, что написал Грин: все так же брала их в библиотеке. Даже в Новом Свете нашла (представляете, там была библиотека??!), какую-то книжку, которую не нашла в Судаке…
Часа в четыре, я пригласил ее к нам: обедать. Видно было со скалы, что дядька что-то там колдует над котелком. Она просто согласилась.
Когда мы подошли к нашим палаткам, дядька, держа в одной руке, ложку, привязанную к длинной палке: ей мы мешали в котелке, сказал: «МОлоджь! Пожалуйте трескать гречку!». Я же сказал: «Знакомься, это – Ассоль.» «Ассоль?» – перепросил он. Посмотрел на нее оценивающе, и сказал: «Ну, пожалуй,- Ассоль!». Потом немного подумал, и еще сказал: «Ну, парень, ты – попал…» …Что он тогда имел ввиду, я до сих пор не знаю…
…Надо сказать, что тогда, в те дремучие годы, по всему Крыму, на набережных (да, и не на набережных – тоже), продавали сухое вино. Любое. Красное, белое и розовое. В желтых таких бочках. Рубль – литр. Так, как у нас продавали квас. Квас, впрочем, тоже – продавали. Дядька навострился покупать трехлитровый баллон красного вина (нам больше нравилось – красное), и уговаривать его за ужином. Конечно, когда он приходил ужинать. Что случалось далеко не каждый день: дядька вел бурную курортную личную жизнь.
Моя Ассоль научила нас по-гречески разбавлять вино пополам с водой, и пить его вместо чая. После этого, дядька стал покупать баклажку вина рано утром – чтобы хватило на весь день.
После жидкой гречки, с двумя банками консервов, с улыбающийся свиной мордой на этикетке, и под названием «Фарш колбасный» (все куплено на полурынке-полумагазине с историческим названием «Сугдея»), выпитого разбавленного кислого винца, и отлакированного всего этого, свежими абрикосами, которые тогда росли вокруг Судака, как сорняки (у нас так елки растут), дядька сказал: «Давайте-ка, мОлодеж,- в море! Тащите побольше всяких крабов-мидий: вечером будем пировать. У меня будут гости».
Мы побежали в море. Мы действительно – постарались! Крабов было десятка два, рапан – килограмма три, а уж мидий, вообще – немеряно. Было даже несколько крупных морских чертей: рыбы, сколь чрезвычайно вкусной, столь и чрезвычайно колючей.
Вечером, часов в семь, дядька привел девушку – офигительно красивую. Сказал мне: «У тебя – есть, а мне, что – нельзя?!» Я и не возражал, собственно.
Вся эта когорта начала жарить-парить и варить нашу богатую добычу, а потом уселась вокруг костра: пока мы плавали, дядька, ради такого случая набрал на берегу ворох плавника. Дядька, неуловимым движением, достал откуда-то бутылку массандровского кагора (она оказалась там далеко не одна, впоследствии), и пир – начался. Нам с Ассоль даже дали по глотку-другому кагорчика: на пробу – потом мы пили разбавленную кислятину. Мы все уплетали эти нехитрые крымские деликатесы, и, растопырив уши, слушали дядьку, который взялся рассказывать многочисленные байки из своей славной альпинистской жизни.
В Крыму темнеет резко: как будто кто-то выключает свет с заходом солнца. Мы сидели в кромешной темноте, еще более сгущающейся от маленького нашего костерка: дров было мало, и, раскрыв рты, слушали дядьку, которого – несло. А он, отнюдь, не забывал, все подливать кагорчика своей подружке. Новые бутылки возникали в его руках из ниоткуда, как у хорошего престидижитатора.
Часов в одиннадцать, дядька начал, вполне натурально позевывать, и сказал, что пора бы и на боковую. А мы, если хотим, можем сидеть здесь, хоть до утра: не стоит только забывать про пограничников, которые растолкают при любых обстоятельствах. После этого он забрал вино и девушку, и скрылся в палатке. Там зажегся фонарь, и послышалось смущенное хихиканье пассии.
Мы, с Ассоль еще посидели, минут десять, бесцельно глядя в огонь, а потом, вдруг (!) решили пойти искупаться. Расставаться мне – не хотелось. Поплавали мы недолго – минут пятнадцать, а потом вернулись к костру. Я сказал, что, видимо, действительно пора спать, и полез в свою палатку.
Пока я возился с фонарем, я почувствовал, что в палатке кто-то есть. Обернувшись, я увидел свою Ассоль, которая, сидя на корточках, деловито зашнуровывала веревки входа. Я сказал, что этого лучше не делать, а то пограничники утром могут все и порезать: встречались и скотские наряды.
Она все развязала, а потом, так же сидя на корточках (встать в полный рост в палатке было нельзя), вдруг, быстрым движением, повернула верх своего купальника на 180 градусов, так, что застежка оказалась спереди. Я тогда впервые увидел такой способ снимания бюстгальтера. Она молниеносно его сняла, потом, так же быстро сняла и трусики, все это повесила на продольную центральную веревку палатки, и (тут же!) юркнула в спальный мешок.
Я стоял на коленях столбом. Она ехидно спросила: «Ты в мокрых плавках спать собираешься?». Тогда я тоже снял плавки (член уже стоял, как александрийский маяк!), повесил их на ту же веревочку, и тоже залез в спальный мешок. Мы вдвоем там прекрасно поместились.
Она была горячая-горячая: нагретая солнцем и выдубленная ветром. Пахло от нее тоже морем и солнцем: ничем не передаваемый запах свежести и какой-то свободы.
Я стал целовать ее. Ни в губы, ни взасос, а медленно и нежно – в ушки, шейку, щечки, носик… Она тоже тыкалась в меня, как щенок.
Потом, она быстро (у нее все получалось – быстро!) расстегнула наполовину молнию спального мешка, сползла вниз, и взяла член в рот. Стала двигать головой, и я – поплыл. Было заметно, что минет этот для нее – далеко не первый.
Когда я уже не смог больше сдерживаться, я взял ее одной рукой за подбородок, а другой за затылок, и стал насаживать на себя ее голову. Кончил я ей в рот.
Она вылезла вверх, и выплюнула всю сперму. Но выплюнула не так, как плюются, или харкают, а просто вытеснила ее изо рта языком. Спермы накопилось много, и она стекла ей не только на подбородок, но и на шею ниже. Я ревниво спросил: «Почему!?», а она ответила: «Невкусно!». Больше я ей в рот не кончал. Кончал куда угодно, как Бог на душу положит: на ухо, на шею, на грудь…
Когда я немного отдышался и пришел в себя, то решил, что надо отдавать долги, и, тоже, по шейке, грудке, животику, спустился к ее щелке. Она этого не ожидала: даже дернулась, сначала, когда я в первый раз прикоснулся языком. Но… Потом – вошла во вкус.
Громкие звуки в палатке не приветствовались, понятно,- звукоизоляции-то – никакой. Поэтому ей пришлось закусить ладонь зубами, чтобы не выдать противнику суть наших развлечений.
Она оказалась очень страстной: извивалась, выгибалась, разводила ноги – дальше некуда, и кончала очень быстро. Чуть ли не быстрее меня.
Когда кончала – сначала резко выгибалась, а потом принимала позу эмбриона, от чего, выпихивала (довольно бесцеремонно) мою голову наружу, после чего, лежала в прострации, минуты две и лезла миловаться.
Несколько позже, когда дядька был в лагере, а нам – не терпелось, мы брали мой спальник и уходили на вершину горы Алчак, в ту самую пещерку, в которой мы ночевали в первый раз: там не было ни души, и там мы предавались разврату. Она совершенно меня не стеснялась, резвилась передо мной, в чем мать родила, и я ее хорошо рассмотрел. Невысокого роста, она имела фигуру Олимпийской чемпионки по плаванию: широкие, почти мужские плечи, объемная грудная клетка, узкий, довольно, таз, и крепкие, длинные, будто сделанные из темного самшита ноги. Живот был настолько впалым, что трусики купальника, вися на косточках таза, оставляли с животом весьма ощутимую щель, в сантиметр, примерно. Раньше, пока у нас не было таких близких отношений, я часто пытался заглянуть в это пространство. Безуспешно, впрочем: там было совершенно темно.
Грудь у нее была, что-нибудь, между первым и вторым размером, скорее – ближе к первому. Полушария груди были, практически, круглыми: они нисколько не провисали – настолько крепкими были у нее грудные мышцы. Довольно крупные ореолы сосков имели темно-бежевый цвет, слегка в детскую, такую, розовизну, а сами соски, выпирая несильно над ореолами, почти не увеличивались при возбуждении, даже если их было – потрогать. Наружные половые губки, тоже имели слегка розовый оттенок, хотя были и несколько темнее окружающей кожи.
Странно, что у нее не было ОЧЕНЬ явной линии загара: вот – над купальником, а вот – под ним. Линия эта была какой-то смазанной, нечеткой. Видимо, из-за постоянного плавания и вылезания на гору, купальник ее все время слегка перемещался по телу, от чего и создавался такой эффект.
В первую нашу ночь мы, наверное, совсем, не засыпали: не могли насладиться друг другом.
Интересно, что полноценный акт, с проникновением, был ею запрещен категорически: она твердо собиралась подарить свою девственность мужу. При этом ей этого проникновения, явно, очень хотелось: она например, садилась на меня сверху, вставляла, что надо и куда надо – только неглубоко – и терлась и прыгала сверху, получая несравненное удовольствие. Если же я, если позволял себе (хоть чуть-чуть!) посильнее нажать, усилить давление – немедленно бывал выгнат чуть ли ни пинками, и какое-то время она лежала, надувшись, обиженная.
Жаль, мы тогда ничего не знали про анал! А то бы – непременно попробовали. Но, за незнанием, занимались мы исключительно оральным сексом.
После пограничников мы отрубились… Дядька из своей палатки к ним тоже не вышел, так что я решил, что девушка осталась у него.
Тут, в первый раз, я заметил у своей Ассоль странное свойство: никакие служивые люди – от пограничников, до кондукторов в автобусах – ее нАпрочь не видели. То есть, смотрели на нее, как на пустое место. У всех проверяли документы, или билеты, там. У нее – никогда! Вот и тут – я протягиваю свою метрику сержанту, а она – уже сладко посапывает.
И еще… Я ни разу не видел ее обутой! Она всегда была – босиком. И это ей очень подходило, надо сказать…
Разбудил нас утром дядька: сначала пихнул меня ногой снаружи в ступню, как делал всегда, а потом залез в палатку, когда догадался, что ступней там, отнюдь, не две. Посмотрев на нас (мы лежали, прижавшись, вдвоем в спальнике), потом, на развешанные, на веревочке плавки-купальники. Сказал: «Понятно», а после: «Хотя это – совершенно не мое собачье дело!». Потом еще сказал: «Поднимайтесь, любовнички: мы все проспали!»
Но, встать, естественно, мы сразу не смогли: утренняя эрекция, там и все такое.., а когда выползли все-таки из палатки, завтрак был – готов. Дядька колдовал над котелком с пшеничной кашей (с манящим названием «Артек», почему-то), его подружки нигде не наблюдалось; и еще было – какао.
Вот, за какао, дядька и сказал моей Ассоль: «Слушай, дева! Ты можешь оставаться с нами, сколько твоей душеньке угодно, хоть пока не поссоришься с этим переростком. Но. Мне бы, например, не понравилось, если завтра-послезавтра, сюда явится орда твоих родственничков, да еще и с ментами, в придачу. И будут нас – вязать. Не мой это стиль, понимаешь?»
Ассоль только хмуро сказала: «Не явятся, не беспокойтесь…» На чем тема и была, собственно, исчерпана.
Впрочем, явились. Правда, совсем не те, на которых дядька указывал. Но,- другие. И гораздо более агрессивные: стайка местных парнишек, человек 7-8. От восемнадцати до двенадцати лет, по-моему. Самый старший считал себя парнем моей Ассоль. Мне так кажется.
…Вот, только она так – не считала.
Дело было в обед. Ассоль, как раз помыла и натирала крупной солью свежие огурцы. Парнишки встали на другом берегу высохшего ручья (метрах в 30-ти) и принялись нас задирать. Кричали, там, что-то обидное, бросались кизяками. Агрессивность их постепенно увеличивалась. Дядька, в конце концов, не выдержал, и уже взял в руку туристический топорик, а мне пальцем показал на острогу нашей нимфы. Я, потихонечку, незаметно, стал перемещаться в сторону этой остроги.
Ассоль заметила эти наши перемещения, сказала: «Не надо ничего. Я – сама», спрыгнула в русло, как была – босая и в купальнике, пошла к этим парням.
Что, уж она им говорила, я не знаю – мы не слышали: далеко было, только агрессивность их все уменьшалась и уменьшалась, а когда, она, самому мерзкому из них, самому прыгучему и кидающемуся какашками, среднего, приблизительно возраста, изловчилась и заехала ногой в промежность, от чего он согнулся и начал кататься по земле… Весь инцидент был замят, для ясности: парни ретировались, утаскивая своего раненного подельника.
Дядька сказал: «Однако!», и Ассоль окончательно влилась в нашу компанию.
День на третий-четвертый, я наконец решился с ней поговорить, о чем мне было –боязно, но необходимо. Лежа, как-то утром, под спальником (мы его перестали застегивать, так было – удобнее), после всех утренних утех, я сказал ей, что ТАМ ей, не мешало бы – постричь, поскольку мне – неудобно. Дело в том, что растительность у нее на лобке, в общем-то, очень даже аккуратная и не разросшаяся (темно-русого цвета, как я и предполагал) была сильно испорчена постоянными купаниям и трением о трусики купальника. Получались какие-то космы, торчащие в непредсказуемые стороны.
Я сказал, что мне все время что-то лезет в нос, и вместо того, чтобы ласкать ее, я вынужден держать и приглаживать эти космы. Она сказала: «Ну, и в чем дело? Стриги!» - и откинула спальник. Я взял ножницы и постриг все очень бережно. Она попросила зеркальце, за которым мне пришлось бегать в дядькину палатку (я же еще – не брился), она в него посмотрелась под разными углами, и поцеловала меня в губы: понравилось.
Тут, обняв ее, и легонько проведя пальцем по ее такой еще влажной щелке, я серьезно спросил, глядя ей в глаза: «Его выпьет Грей, когда будет в Раю?» И она так же серьезно ответила, тоже глядя мне в глаза: «Да!».
Мы бесконечно, по-моему, занимались любовью (насколько она была нам доступна из-за ее странных комплексов), например, плавая в море, мы могли просто взглянуть друг на друга, и тут же поплыть к берегу – в палатку. Все было – ясно. Мы могли легко бросить поход по рынку, или в магазин, по тем же самым причинам.
Однажды, после какого-то особенно бурного, с моей стороны натиска на ее щелку, кончив, выпихнув меня вон, и придя в себя, она, неожиданно, стала покрывать мое лицо, шею и грудь, быстрыми-быстрыми, лихорадочными, какими-то, поцелуями. Сказала: «Мне очень нравится, когда ты берешь меня за подбородок». Потом лицо ее как-то особенно засветилось, и она продолжила свое странное целование. Я, в недоумении, спросил: «Что это значит?!», и она, глядя на меня абсолютно ясными и зажегшимися, какими-то глазами, ответила: «Я – люблю тебя!».
Я сказал ей: «Не надо говорить ЭТИХ слов!», она, недоуменно спросила: «Почему?!», и я ответил: «Потом – пожалеешь…».
…Я уже тогда был Мудрым Японцем и Великим Гуманистом!..
Так мы прожили, где-то с месяц. В полной гармонии и счастье. Потом, дядька –засобирался. То ли, он уже обрюхатил всех достойных девок в Судаке: у него, кстати, везде были знакомые девушки, куда бы мы ни пошли; то ли, просто одолела, вечная его жажда странствий, только, однажды, вечером, он сказал за ужином, что пора бы нам выдвинуться в Новый Свет. И спросил Ассоль: «Ты пойдешь с нами?» Я – замер. Но она ответила, даже не задумавшись: «Конечно, пойду!». У меня отлегло от сердца. С этого момента она стала еще и нашим проводником и немного – гидом.
С утра начались сборы.
Это только в песнях поется: «…были сборы – недолги…» На самом деле, за месяц мы обросли приличным количеством всякого дерьма, которое жалко было бросать. Пока мы все упаковывали, Ассоль сбегала домой и надела какой-то сарафанчик, впрочем, не менее выцветший, чем ее купальник. Ботинок она так и не надела. Зато взяла с собой тряпочную, довольно вместительную сумку, в которую запихала все свое водолазное снаряжение. Дядька, до кучи, подкинул ей еще и нашего барахла (он был – не джентльмен), и мы – тронулись.
От Судака, до Нового Света, ходит обычный рейсовый автобус. Нечасто, конечно. Возит местных жителей с-работы-на-работу и по прочим хозяйственным надобностям.
Вот, только… Новый Свет, в советские времена, был закрытым городом: там был заповедник, и завод шампанских вин, построенный князем Голицыным в 18-Бог-помнит-каком-году (один из двух в Союзе: второй был в Абрау-Дюрсо); что из вышеназванного делало его закрытым, я не знаю – не торпедные, же, заводы, все-таки! Но. На выезде из Судака стоял шлагбаум и хмурые мужики в зеленых фуражках (лесная служба) фильтровали потоки пассажиров. Прорваться через них было – проблематично. К тому же, Новый Свет представляет собою абсолютный транспортный тупик: туда проехать можно, а обратно, в Судак – только той же дорогой.
Ассоль предложила нам военную хитрость: выйти из Судака задолго до автобуса, обойти шлагбаум и хмурых мужиков по горе, а потом, просто тормознуть автобус прямо на шоссе – уже за шлагбаумом.
Что и было исполнено в точности. Автобус остановился, как миленький, при виде голосующих туристов (все-таки тогда люди были душевнее!), и мы, прекрасным образом, приехали в Новый Свет.
В Новом Свете мне понравилось, даже больше, чем в Судаке: городишко был совсем крошечным, народу – немного (из-за закрытого статуса), на пляжах – настоящий песок, а не привозной, как в Судаке. Вот, только жить там было нам тяжело: рынка не было вообще, магазин был один-единственный (в бывшей конюшне графа), на пляже палаток ставить нельзя.
В результате, мы поселились в двух-трех километрах от города на Царском пляже. Совсем одни. Ну, то есть, совершено – одни. Вся черно-песчаная бухта была в нашем распоряжении!
Дядька, понятное дело,- загрустил. Ему нужно было – общество. Хорошеньких девушек, желательно. А тут – пустота! Он попытался ходить в город для своих развлечений, но… то ли городишко был слишком маленьким, то ли ходить было – далековато, но ничего путного из этого не вышло.
Мы же с Ассоль – кайфовали! Пока дядьки не было, можно было шмыгать СОВЕРШЕННО голыми. И плавать – так же. Что мы и делали, естественно. Море было очень хорошим: не испытывая такого человеческого давления, как в Судаке, всякая живность расплодилась в бухте чрезвычайно. Более того, в правой горе бухты, со стороны Нового Света, был сквозной грот: можно было, войдя с одной стороны горы, выйти – с другой. Там жило несметное количество летучих мышей, и со стороны города – крабов.
Нашим усеченным сексом мы занимались постоянно и везде: в воде и под водой, на черном песке довольно большого пляжа, на скалах и на камнях, в палатке, и без нее, и, даже (подумайте, только – какое кощунство!), в гроте, на глазах летучих мышей.
Чудо, а не место! Мы прожили там, примерно, неделю, может – десять дней.
…Но… Всему приходит конец… Дядька, в конце концов, сказал, что ему тут тесно, и надо перемещаться в Морское.
Делать нечего: начальник, есть – начальник. Пришлось возвращаться в Судак.
Интересно, что зленые фуражки и менты, которые не пускали никого в Новый Свет, на обратные потоки пассажиров, совершенно не реагировали. Так что, мы спокойно сели в автобус и доехали до Судака.
В Судаке дядька опять спросил нашу нимфу: «В Морское с нами – поедешь?», на что она, также, не задумываясь, ответила: «Конечно!».
В Судаке мы больше не останавливались, а пообедав в единственном ресторане «Олень» (где у нашего альпиниста тоже оказались знакомые, и нас покормили бесплатно), сели на другой автобус и отправились в Морское.
Морское оказалось малюсенькой, жутко пыльной и плюгавой деревенькой. Хотя, освященная набережная, в духе отца всех народов: бетонные балясины, в виде кеглей, и широченные перила,- присутствовала.
Оно было замечательно только одним: недалеко от поселка стояли высоченные и широченные (10 метров в высоту и метров 15-20 в диаметре) бетонные цистерны, в которых под открытым небом, не один год выстаивалась мадера. Благодаря дядькиным альпинистским навыкам, вино в Морском мы не покупали.
В Морском, в одну из наших последних ночей, Ассоль, гладя меня по груди ладонью (она любила так делать) спросила меня серьезно: «А сколько у тебя было девушек?». Я честно ответил: «Ты третья». Задавать встречный вопрос я, почему-то – не стал.
На четвертый день мы уезжали из Морского. Была уже середина августа, и дядька спешил выполнить программу: что поделаешь – спортсмен.
Еще ночью Ассоль сказала мне, что из Морского ехать дальше не может. «А то настанет улялюй!». Уточнять, что такое «улялюй», я опять же – не стал.
Прощалась мы очень тяжело. Оба – плакали. Дядька, не в силах смотреть на этот кошмар, слинял пить пиво – до самого автобуса: вбежал, буквально, в последний момент. Мы обменялись адресами, заранее написанных на мятых каких-то листочках (подставляете! У нее, таки, был настоящий адрес, где-то в Судаке!), и шедевр советского автопрома нас – разлучил.
…Потом были Рыбачье, Малореченское, Алушта, Чайка, Партенит, Гурзуф, Отрадное, Ялта, Кореиз-Симеиз, Понизовка (что-то, наверняка,- забыл!), и, наконец – Санаторное. Оттуда мы должны были валить на Симферополь, и потом – Москва. Все проскочили галопом по европам: времени у нас было немного.
Из всего перечисленного, понравился только Гурзуф.
Алушта и Ялта вызвали омерзение.
***
…Адрес я, конечно, потерял… Думаю в поезде, где мы перекладывали рюкзаки и распихивали ворованные дыни.
…Я, потом, много раз бывал в Крыму (последний раз в 2007 году; Судак сильно изгадился, а Новый Свет остался в неприкосновенности, практически, кроме домов нескольких нуворишей, часто превышающих своими размерами само имение Голицына), в разных местах бывал и с разными компаниями, но свою Ассоль я больше не встречал…
…Где-то она теперь? Какой Грей выпил ее нектар?
…Скорее всего, конечно, она вышла за славного гопника в кепке и в рейтузах (вроде тех, что я описывал вначале), который отжимает кошельки у прохожих темными крымскими вечерами, а сама – моет, до сих пор, посуду в каком-нибудь прибрежном кафе.
…А может, она в дорогущем ландо, проезжает сейчас по Елисейским Полям, в обществе утонченного и родовитого джентльмена…
Не знаю!
Знаю, только, что в Крым, изнасилованный и осемененный, колорадскими ленточками, больше – не поеду. И сына своего (ему сейчас 12-ть лет), больше – не повезу. Есть и другие места на свете.
…Вот, кстати, мне интересно, а статут георгиевского ордена, кто-либо, из носящих эти ленточки – читал? Там ясно написано, что сам крест можно носить ТОЛЬКО НА МУНДИРЕ. А если на партикулярной одежде, то надо надевать ленту. Если же это – ленточка гвардейская (что все чаще сейчас встречается в плачах-оправданиях мнимых кавалеров), то это – принадлежность к одной из элитных частей Советской Армии, вполне конкретных, надо сказать.
…И вот мне, как провоевавшему шестнадцать лет в Африке и на Ближнем Востоке, снайпером и командиром мобильной группы, офицеру, имеющему самому шесть орденов, и два ранения, странно и дико видеть, какого-нибудь битюга, садящегося в свою «точиоу», с георгиевской ленточкой на капоте…
…Мне НИКОГДА не пришло бы и в голову надеть чужой орден… Свои ордена я тоже, впрочем, не ношу никогда…
…Такие дела…