По мотивам русских народных сказок
Долго ли, коротко ли он ехал по лесной дороге. Вот однажды в сумерках забрёл его конь в такую чащу, что и не описать. И вдруг деревья будто расступились, и оказался царевич на поляне, заросшей чертополохом. И в самом центре той елани стояла изба на курьих ногах.
— Избушка, а ну, вертайся ко мне передом, к лесу задом! — громко приказал Иван.
Изба затопталась, закудахтала по-куриному, захлопала ставнями и повернулась к нему дверями. Царевич, привязав коня, шагнул в дом.
Едва он оказался в избе, послышался недовольный сварливый бабий голос:
— Уф, уф, что-то русским духом запахло! Кого там нелёгкая принесла?
— Разреши, хозяюшка, ночь переждать? — спросил Иван с поклоном.
— Ишь чего удумал? — хихикнул голос. — У женщины одинокой остаться хочешь, репутацию мою испортить?
Из тьмы и паутины выступила горбатая фигура. Ковыляет, ногу приволакивает. Вся в лохмотьях, а те в копоти да саже. И лицо такое же чёрное, нос крючком торчит, точно сучок сухой. Клыки выпирают, с них слюна капает. Да глаза зыркают. Эка страсть, не к ночи будет сказано!
Хотел Иван уже сказать, кто, мол, на тебя польститься, но сдержал слово дерзкое. Всё же гость он в доме чужом, не пристало гостю хозяевам дерзить. Да и уважать старость надобно. Потому Иван так отвечал:
— Ты, бабушка не гневись и меня не бойся. Я худа никакого не сотворю. А вот, коли надо, то могу дров тебе наколоть. Будет тебе плата за мой постой.
— Ишь, дров наколоть? — прищурилась карга. — Одними дровами не отделаешься, милок. Значит, так, слушай да запоминай. Дров наколешь на год вперёд. И все в поленицу сложи аккуратно, полешко — к полешку, чтоб мне самой не возиться, спину больную не ломать, — старуха хихикнула. — Да двор вымети. И чтобы чисто! — она погрозила крючковатым перстом. — Плетень поднови. И вокруг него травку выкоси, да чтобы ровно скошена была. Модное слово, «газон» называется, слышал о таком али нет?
Иван кивнул.
— Ну, и когда всё справишь, — продолжала отдавать приказ старуха, — то баньку истопи, а то я век не мылась. Да и сам с дороги попарься, я гостя завсегда приветить рада.
Расхохоталась карга, а царевич лишь поклонился, да пошёл во двор. А там — то чертоплох, то репей, то куст колючий, то яма волчья. Пни да коряги. От плетня — одни воспоминания. Но делать нечего, глаза боятся, а руки делают. Взялся Иван за дело, смотреть любо-дорого, как работа кипит. Пни повыкорчевал, коряги порубил на щепу, ямы засыпал, чертополох с репьём извёл под чистую. Плетень новый справил. В лесу дров нарубил, к избе принёс, поленицу сложил полешко — к полешку. Затопил баньку, крикнул хозяйке:
— Бабушка, всё-то я сделал, как было велено. Теперь уж в баньке дозволь мне попариться, а как я выйду, то и сама косточки погреешь.
Парится Иван в бане после трудов праведных, разморило его. Хорошо так, что и двигаться не хочется. А пар обволакивает, да мысли нагоняет — всё о ней, о любимой. Да такие сладкие, что естество Иваново само по себе воспрянуло.
Представилось царевичу будто с ним тут, в баньке жаркой, Василиса его. Вот сидит он так в лохане с горячей водой, а жёнушка его будто бы зашла и раздеваться начала. Медленно этак, словно дразня мужа, снимает сарафан, сорочку белую скидывает и остаётся в одной юбочке нижней. Юбочка — так, фикция одна, прозрачная кисея, под которой всё видно. В жар бросает Ивана, рука сама собою на меч, стоящий торчком, опускается. А фантазия его всё дальше ведёт.
Будто не может Василиса застёжку на юбке сзади расстегнуть. Подходит с улыбкой к нему и, повернувшись, подставляет ему попку свою.
— Ванюша, помоги пуговки расстегнуть, — просит его шалунья, — не справиться мне без тебя.
А попочка — мммннн, кругленькая, пухленькая, так бы и укусил! Под кисеёй всё видно, ряд пуговок маленьких как раз меж половинками проходит. Стал царевич расстёгивать. Пуговка — за пуговкой, пуговка — за пуговкой, а пальцы сами собой между ягодиц Василисиных попадают, будто сами собой тёмную звёздочку задеть пытаются. Василиса смеётся, подрагивает.
— Щекотно, милый, — признаётся мужу.
А он-то видит, что губки её уж увлажнились. Отбросив кисею, склоняет Иван лицо к прелестям, нежно целует ягодички, потом наклоняет жену вперёд, чуть раздвигает прелестные пухлости, и начинает языком водить у неё сзади, проскальзывая вниз, к губкам, собирая её росу. И так он это ясно видит, что сидя один в бане у Яги, стонет от наслаждения.
Мечтает да отдыхает Иван, но слышит, как ходит старуха по двору и причитает:
— Плетень всего в сажень высотой. Не маловато ли? А траву чуть не с вершок оставил. Не многовато ли? Дрова... кубов два десятка будет? На зиму хватит ли? Ох, пойду-ка я лучше в баню...
Перепугался тут Иван. Фантазия его в один миг растаяла. Ищет чем срам прикрыть, а нету ничего. И как на зло — стояк такой, что ни ладонью, ни даже двумя уже не скроешь. Вот же сейчас заглянет старуха, увидит, да чего доброго опять перепугается за свою честь девичью. Ужас-то какой! Как потом объяснять, что и в мыслях не было?
А шаги уже в предбаннике слышны. Шуршит там карга вениками берёзовыми, для себя выбирает. Хитрым голосом спрашивает:
— Ну, добрый молодец, уж не думал ли ты что просто так от меня отделаешься? Вот уже доберусь до тебя! Давненько у меня таких красавцев в гостях не было.
— Бабушка, — просит Иван: — Вы это... уважаемая, не думайте ничего такого. Я и в мыслях дурных никаких намерений не держу...
А голос уже возле самой двери:
— Зато я держу. Вот сейчас овладею тобой. И пикнуть не посмеешь!
Иван ни жив, ни мёртв от таких слов. Грешно же старость обижать, но бежать некуда, дороги ведь не знает. И опять же, если она сама желает, отказом тоже хозяйку обидишь. Но, люди добрые, что ж это делается? Мало ли он дров наколол да всякой прочей работы сделал? Неужто и правда придётся старуху ласкать? Неужели Василисушке своей изменить придётся?
И тут дверь распахнулась. К царевичу шагнула хозяйка. Иван просто остолбенел, забыв про свой стояк, и с удивлением воззрился на неё. Не старуха вовсе, а женщина средних лет. Вполне себе приятная: гибкий стан и стать — всё при ней. Из-под белого, с красной вышивкой, холста головного убора выбиваются рыжие кудри. А грудь!... Иван зажмурился.
— Ну, чего застыл? Да, я Баба Яга. Собственной персоной.
Она прошлась, покачивая широкими бёдрами. Кокетливо поправив косыню, повязанную на голове, сказала:
— Да, да... Она самая. Ожидал старуху увидеть? Хм. Брешут обо мне много. Какая старуха? Триста годков всего. Самый смак. Или не так? — она уставилась на Ивана с подозрением.
— Так, так, конечно, — поспешно заверил тот. — Вы... такая... э... красивая женщина.
Эх, кабы не кручина по Василисе, приударил бы он за лесной бабой. Но сейчас образ ненаглядной супруги затмевал собой всё.
— Вот! — она подняла вверх тонкий палец с золотым длинным ногтем. — По-вашему, по-человечьи, мне едва тридцать. Какая старость?
— А как же? — хотел было спросить Иван, всё ещё не веривший в чудесное превращение карги в смазливую бабёнку.
— Да не старуха я, Ванюша, не старуха. Сейчас ты мой истинный облик видишь. Только перед незнакомцами маскируюсь. А то, знаешь, мало ли кто тут по лесу шастает. А я — женщина порядочная и первому встречному на шею не бросаюсь, — она лукаво подмигнула царевичу. — Но ежели уж такой красавец, как ты, то почему бы не броситься? Ну, как? Попаришь меня, веничком?
Молодая Яга пронзительно посмотрела ему в глаза.
— Попарить, это конечно можно, — отвечал тут Иван: — Отчего бы... ээ... не попарить? Но вот что касается всего остального, то этого, Яга-красавица, у нас с вами быть никак не может, — Иван решительно развёл руками и присел в лохань, чтобы скрыть срам, всё ещё стоящий.
— Почему это ты мне отказываешь? — баба с подозрением прищурилась.
— Потому что есть у меня законная жена, — быстро отвечал Иван. — А я человек принципиальный.
— Ой, да все вы принципиальные, — отмахнулась Яга, присаживаясь на лавку: — А что ж у такого принципиального елда напряглась?
— То от мыслей о жене моей, — краснея, признался царевич, — вспомнил её...
— Любишь Василису, значит? — Яга будто изучала его. — Да ты не удивляйся, я ж всё-таки не простая баба, а Баба Яга. Мне кой-чего знать полагается. Так что ты, давай, не стой столбом, а веничком помахивай и потом в избу вертайся. Да и поговорим с тобой, потолкуем. И не робей, парень, не робей! Проверяла я тебя, — она улыбнулась кокетливо. — Ты устоял, не позарился на прелести мои. Значит, можно тебе довериться.
С этими словами она ушла. Иван кое-как сполоснулся, натянул одежду, да пошёл в избушку. Яга поджидала его.
— Садись, — она кивнула на лавку. — Давно я тебя жду, Ваня.
— Вы, меня? — удивился царевич. — Я ж, вроде, мигом.
— Да не о том я, — она поморщилась. — Я к тому, что много годочков тебя ожидаю. Ты ведь к Кощею путь держишь?
Иван хотел ответить, но она опередила его.
— Знаю, Ваня, знаю. Мне ли не знать? — она ухмыльнулась. — У меня давно претензии к нему. Поквитаться охота. А самой, — она страдательно закрыла глаза, — не по силам мне, хрупкой женщине. Вот и нужен богатырь, вроде тебя. Я тебе путь укажу, совет дам, а ты за меня ему отомстишь. За мою поруганную честь.
Иван с удивлением смотрел на Ягу.
— Да-да, Ваня, — заметив его удивление, кивнула она. — Он ведь жениться обещал на мне, кобелина проклятый, — в голосе Яги послышались слёзы. Мне сто восемьдесят годочков исполнилось тогда, в самый свой цвет вошла. Похитил меня развратник бессмертный, жениться обещал... А я влюбилась, как... как дура-кикимора из местного болота. Честь девичью ему отдала. Хм, не я — первая, не я — последняя... У него каждый день новая наложница. — Яга окинула царевича изучающим взглядом и добавила: — Вот и Василису твою для того держит.
Иван с возмущением стукнул кулаком по столу так, что изба вздрогнула.
— Но-но! Попридержи свои эмоции, Ванюша! Василису он силой не возьмёт. Она кровей царских, не то, что я, горемычная... Кощею с её братьями, князьями Полянскими, отношения портить — себе вредить. Союз у него с ними супротив Горыныча. Вот он и держит её в темнице, к добровольному согласию склоняет.
— Где? Где мне его найти? Укажи дорогу, Яга! — воскликнул царевич, вскакивая.
— Погоди, Ваня! Сядь! — ведьма опять указала ему на лавку. — Ну, придёшь ты к нему и что?
— Как что?! — Иван с изумлением уставился на Ягу. — Дам в лобешник и дело с концом! — для наглядности он выставил громадный кулак.
— Ой, и дурак ты, Ваня, ой и дурак, — Яга покачала головой. — Ты что ж думаешь, скелет он доходящий? Вот всегда вы, люди, всё с ног на голову оборачиваете, про нас хрень всякую выдумываете. Меня старухой окрестили, дескать, сижу тут, добрых молодцев в печь засаживаю. Будто и делать мне больше нечего, — Яга скорчила недовольную гримасу. — Обидно даже! Да Кощей-то, Ваня, покрепче тебя, удальца, будет. И красавец, каких свет мало видал. Э, вот во хвранцузском королевстве лицедей такой есть, Аленом Делоном кличут. Сейчас-то он, конечно, поизносился, а вот в лучшие его годы — Кощей, ну, просто вылитый. Так что надо умеючи действовать, а не с дурной башки. А так, не ровён час, сам голову потеряешь.
— Это как же? — Иван выжидательно уставился на неё.
— Так, эээ... погоди, я подумаю, — Яга заходила взад-вперёд, то и дело хлопая себя по голове.
Через какое-то время молвила:
— Попробуем Лешего допытать, где смерть Кощеева спрятана, — она усмехнулась и кокетливо поправив складки юбки, призналась: — У меня свидание с ним сегодня. За ласки мои да прелести он всё выложит. А что он хоть что-то да знает, ты даже не сомневайся. Вон, — она кивнула в сторону тарелки, висящей на стене, — вчера в Сорокиных новостях сообщили, что он у нас самый умный в чаще: что, где и когда — всё знает. А Сорока не врёт. Уж поверь мне.
Тонкая кисть с наманикюренными золотом ногтями легла ему на плечо.
— Так что давай-ка, Иван царевич, полезай на полати, сиди тихо, точно мышь, и всё примечай. Я, сам понимаешь, в пылу страсти, могу и пропустить что-то. А ты всё, всё запомни, что Леший говорить будет.
Делать нечего, полез Иван на полати. Согнувшись в три погибели, забился в самую глубину, затаился. А Яга тем временем сняла платок с головы. Роскошные рыжие волосы шикарной гривой хлынули по плечам. Царевич аж чуть не вскочил от удивления: не ожидал он такой красоты от Бабы Яги.
Долго ли, коротко ли, изба закудахтала, заплясала, и на пороге появился мужик в тулупе. Мужик, как мужик — ничего особенного. Лысоват, полноват, невысок. На купца средней руки похож.
— Лешинька, голубчик мой, — стала ластиться к нему ведьма, прижимаясь пышной грудью.
— Кхм, — мужик, глядя на неё масляными глазками-пуговками, хлопнул её по пухлому заду, — погоди, тулупишко сниму.
— Снимай! Снимай, сердешный! — Яга помогла ему снять тулуп.
— Стой-ка, — Леший насторожился, строго взглянул на неё, принюхался: — А ты одна ли? Что-то мне, вроде, дух чужой в ноздри ударил.
— Ой, да... — Яга всплеснула руками, — парфюм новый у кикиморы купила, там, в столице, сказывают, все так пахнут. «Красная зоренька» называется. Вот, понюхай.
И она прижалась белой шеей к его носу.
Леший довольно заурчал и уткнул лицо в груди, выпиравшие из глубокого выреза блузки.
— Ох, и духмяная ты баба, Ягусенька! — признался он, обнимая её ниже спины.
— Погоди, — захихикала Яга, — а закусить-то как же? У меня уж стол накрыт. Щи и холодец твои любимые.
— Холодец с хреном? — уточнил Леший.
— С хреном, — Яга весело улыбалась, кокетливо сверкая глазами.
— Ну, не знаю, — Леший усмехнулся, — эх, кабы тебя с холодцом совместить можно было! — он громко заржал.
— Садись, садись, сладкий мой, — Яга подвела его к роскошному столу, усадила на лавку. — Вот, закуси с дороги. Небось, устал ты? А мне много твоей силы нужно! — она вновь захихикала, потряхивая грудями, которые едва ли не вываливались из глубокого декольте.
— Ну, не сомневайся! — с ухмылкой успокоил лесовик. — Меня в этом деле никто не переплюнет: отымею так, что кричать станешь, изба запляшет.
И он опять загоготал.
— Не сомневаюсь, не сомневаюсь, Лешинька.
Яга стала угощать гостя, а он усадил её к себе на колени и лапал, то и дело прикладываясь губами к её груди. Яга же хихикала, поёрзывала на нём, приобнимая, покусывала его ухо. Иван — парень опытный — хоть под столом и не видно было, сообразил, что вторая рука Лешего не скучала. Она шарила под юбкой красавицы-Яги. Вскоре ведьма стала томно постанывать, плавно двигать широким задом и вдруг, вскрикнув, упала на грудь любовника, привалившись головой к его плечу.
— Ну, всё, всё, — он встряхнул её. — Я поужинал. Теперь давай мне сладенькое, — его круглое лицо расплылось в сладострастной ухмылке.
С этими словами он сдвинул в сторону чашки да миски, усадил ведьму на стол.
И тут Иван стукнулся головой о потолок от изумления: когда Леший спустил свои штаны, оказалось, что здоровенная его палица, торчащая вверх и раздутая, превосходит всякое воображение. «Неужто эта елдовина войдёт в ведьму? — с сомнением подумал Иван. — Порвёт, как есть порвёт! Эх, жаль бабу! Красавица же... «.
Однако, задрав Яге юбку, Леший спокойно, без всяких промедлений, насадил ведьму на себя. И тут началось такое, что Ивана на полатях подбрасывало. Изба ходуном ходила.
— Ооо, Лешинькаааа, — стонала Яга, раздвинув бёдра и вцепившись руками в край стола, — а вот ты мне давеча про Кощея говорил...
— Что... говорил... то? — переспрашивал лесовик, раскачиваясь между белыми широкими бёдрами ведьмы.
Его руки в этот момент разминали шикарные женские груди с крупными, как спелая малина, сосками. Закрывая глаза, откидывая назад голову с растрепавшейся огненной гривой, Яга не забывала о своём обещании, данном царевичу.
— Что смертный он... ааа, — объясняла она, принимая в себя здоровенный ствол лесовика.
Иван насторожился, не пропуская ни словечка.
— Да-да-да-да, — ритмично отвечал Леший, тараня красавицу-ведьму.
— Иии где же смерть егооо? — с придыханием уточняла рыжеволосая прелестница, сильнее обнимая любовника длинными стройными ногами в зелёных ажурных чулочках.
«Хм, и чё энтому Кощеюке надобно? — размышлял Иван, любуясь на прелести ведьмы. — Ведь красота-то какая! Тфу, ты! Точно гад, как есть гад! Ну, ужо погоди! За всех баб и девок отомщу тебе!».
— Запряяяааатааанааа, — выдавил Леший.
А его любовница не унималась:
— Где?!
Но Леший уже не мог говорить. Потемневшими глазками он уставился на ведьму, задрожал, выгнулся, замер на мгновение и вдруг рухнул на Ягу лицом вниз.
— Тьфу, ты! Опять недолёт! Как в прошлый раз, — обиженно протянула Яга, выбираясь из-под Лешего. — Совсем лесной мужик слаб стал. Только испачкал всю. Она поправила задранную юбку, прикрыв свой сдобный зад.
Потом дотащила лесовика до кровати, уложила и, опустившись рядышком, ласково молвила:
— Лешинька, ну, а где смерть Кощея запрятана-то?
— А? Что? — он с вытаращился на неё бессмысленным взглядом.
— Смерть Кощеева где, говорю?! — ведьма начинала терять терпение.
— Так то не ведомо... — пробормотал Леший и захрапел.
Но упрямая Яга не унималась:
— А кто ведает? — Лешинькааа! — она трясла уснувшего любовника.
— Змей Горыныч точно знает... — вновь очнулся мужик, — И ещё, сказывают, вещь есть у него... С той вещью и можно достать смерть Кощея, — сонным голосом молвил лесовик и вновь разразился храпом.
— Всё слышал, Ваня? — спросила Яга и, заметив, что царевич всё ещё прячется на полатях, успокоила: — Не тревожься, Иван. Он теперь три дня спать будет. Вот, — она, сняв со стены, протянула ему лук, — Возьми. Вещь волшебная. С ним Кощея одолеешь. Ступай, а я — в баньку. Взопрела я с этим Лешим, — и она хихикнула.
— Так, а как мне Горыныча найти? — спросил царевич.
— Ой, да в горах Сорочинских, конечно, — отвечала Яга. — Ступай от меня по тропинке прямо, а потом налево свернёшь и деньков через десяток к Калиновому мосту выйдешь, а как его перейдёшь, у стены окажешься, там до Горыныча — рукой подать. Только, Ваня, Горынычу не верь. Сердце тебя поведёт, Иван. Сердцу своему только и верь, — напутствовала Баба Яга.
И пошёл Иван царевич к змею Горынычу.