День Оплодотворения

Это было реально круто. Те, кто там был, рассказывали мне. И за смешные деньги! Все, что от тебя надо — пойти сдать анализы, подписать какую-то там фигню, заплатить 150 галактических — и ты становишься полноправным Осеменителем на друэрянском Дне Оплодотворения. А это значит, что ты получаешь право трахать лучших друэрянских девушек целых три дня подряд. В любом количестве, пока пуп не лопнет. Просто атас!

Весь кайф в том, что это будут не бляди, которых и здесь, на Луране, как говна. Это будут девушки обыкновенные, нормальные, к которым обычно фиг подступишься. А все знают, что красивей друэрянок во всей Галактике никого нет, хоть сто лет ищи. Просто их правительство заставляет их трахаться с теми, кто заплатит за это деньги. Не им, естессно, — правительству.

Называется это — День Оплодотворения. На самом деле это не день, а целых три дня. Говорят, раньше был день, а потом столько желающих наперло, что пришлось растянуть на два, а потом и на три. В этот «день» друэрянок свозят в спецлагеря, и там их имеют крутые инопланетные мачо вроде меня. Все это надо для освежения генофонда, чтобы друэрянцы не вырождались, а были самыми умными и крутыми в Галактике. У них там какие-то гребаные законы — запрещено заводить семьи, воспитывать детей, — короче, жить по-нормальному, как все живут. Всех детей с рождения забирают у мамаш, свозят в лагеря и там выращивают, как цыплят. Это чтоб народ с рождения воспитывался в государственном духе, привыкал к коллективу и к дисциплинке.

Хрен его знает — может, оно и правильно. А то наживешь детей, и что с ними потом делать? Лучше их сдавать в питомник, пусть их там подмывают те, кому за это платят бабки. И от девчонки потом не отцепишься — вечно она хочет потом, чтоб ты ни с кем не трахался, кроме нее. А так — оплодотворил, заплатил — и бай-бай! Свободная птица. Все-таки умнo у них там заведено, на Друэре. Впрочем, не мое это дело — инопланетные законы. Я живу себе, плачу налоги и наши, луранские, не нарушаю. Тока если никто не видит, гы-гы.

В общем, взял я у шефа на неделю отгул, провел полное и комплексное ТО своего старичка-звездолета, накупил дезиков, чтобы друэрянкам крышу снесло, тщательно выбрил морду и череп, отревизировал перед зеркалом свои бицепсы-трицепсы — и приготовился лететь. Такого реального самца, как Крэг Маллой (это я), им еще поискать. Друэрянский король ваще должен мне платить за то, что я к ним прилетел, а не я ему. Метр 82, карие глаза, мужественный подбородок, бритая голова (настоящему мачо ни к чему волосня на башке), мускулы буграми, агрегат 20 см. в боевом состоянии... Местные бляди на мне висят бахромой, просто отбою нет.

Надоели они мне. Хочется свеженького.

***

Долетел за каких-нибудь 30 часов — даже не думал, что мой старичок на такое способен. У меня свой Пукер-67, от папани достался. Так бы выложил еще 300 галактических за дорогу, а так — прибыл себе, припарковался — и в дамках! Я по космонету посмотрел, что там и как — реально круто, прямо у этого лагеря свой космопаркинг, туда и рейсовые звездолеты садятся, и частные, вроде моего. Рядом отель для Осеменителей, не пятизвездочный, конечно, но жить можно. Таможенные льготы — никаких осмотров, никаких трясок, просто не выходишь в город, и все. Нахрена мне ихний город! Я забронировал себе номер, место для парковки — и прилетел на все готовенькое. Сервис — просто супер.

— Я готов, — говорю админу в отеле — вливать свежую кровь в друэрянский род. Можете прям щас тащить мне девушку в номер.

— С удовольствием, — говорит админ. — 100 галактических — разовый визит, 185 — безлимит на день, 400 — полный безлимит на три дня. Изволите оплатить здесь или по безналу?

— Что значит оплатить? Я уже все оплатил, — говорю.

— Вызов девушки в номер за дополнительную плату. Или милости просим в спецлагерь, — говорят мне.

Вот ёкарный бабай! Нет уж, фиг им, а не мои денюжки. Крэг Маллой поимеет красивую девушку в любом месте в любое время. Иду — и думаю: так даже лучше. Больше предвкушения, больше эмоций.

Пришел. Довольный, как слон, и сердце аж трепыхается. Все думаю: какая она будет? Блондинка? Брюнетка? На друэрянок вся Галактика дрочит, недаром у них тут генополитика... Побазарил с охраной, пока меня оформляли. Симпатичные ребята, юмор понимают, и с душой. Оформили. Дали ключ, показали, куда идти, пожелали приятно провести время. Мировые пацаны!...

От волнения чуть не пропустил дверь. Открываю — а там...

Вот чего угодно ожидал — только не этого. Никакой мебели, голые стены, голый пол. И куча сена. Душистого, аж голова закружилась. Как у бабки на фазенде. Стены каменные, пол тоже, прям как в древность попал.

И — на сене сидит Она. Ёкарный бабай! Я даже подавился. Во-первых — голая. Полностью голая девчонка, сидит светит сиськами и мохнатым своим добром, и смотрит на меня. Волосы с башки свисают аж до самого сена, и еще по нему растекаются, как поток шоколада. Во-вторых...

Я даже глазам своим не поверил. Это был мой любимый тип. Высокая темноглазая шатенка с длинными-длинными мягкими волосами. Овальное личико с идеально гладкой кожей. Нежное, немножко задумчивое, немножко озорное. Спелые губки, большие ласковые глаза, плавный нос лепестком. Молоденькая, совсем-совсем свежая, но уже и вкусная, сочная, без зелени. От семнадцати до двадцати двух, вряд ли больше. Фигура — сказка: грудь большая, упругая, торчком в стороны, с большими рельефными сосками, длинные ловкие ножки, изящные, чуть с волосиками, но я это люблю... Довольно-таки большие розовые ступни. Бедра...

При мысли о том, что я сейчас буду держать эти бедра мертвой хваткой и задвигать в них по самую яичницу, мне реально поплохело.

— Приветик, кисуля, — сказал я и удивился, как деревянно звучит мой голос.

Ёкарный бабай, я о такой девчонке мечтал черт знает сколько! Среди блядей такую не найдешь, да и среди обычных...

— Здравствуй, — отозвалась она. — Ты пришел меня оплодотворить?

Бархатный голосок, и такой домашний-домашний, ну совсем прямо...

— Я? Ну в общем, да. А ты заждалась, детка? — я подошел к ней. Блин, никогда перед девками не пасовал, а сейчас как свинец в ногах.

— Как смешно ты говоришь... А знаешь что?

— Что?

— Вот я сижу тут... и мне все-таки стыдно. Я решила, что лучше сказать тебе. Это ничего?

— Ээээ...

— Хочется зарыться вот в эту кучу. Или наоборот — хочется, чтобы ты смотрел... Не знаю! Я запуталась.

— В чем?

— Госпожа Малознай — это наша учительница — говорила нам, что девушке в День Оплодотворения не должно быть стыдно. Ей нужно гордиться тем, что ее тело вожделяет Осеменителя. Я ведь вожделяю тебя?

— Ээээ... ёкарный бабай!

— А что такое ёкарный бабай?

— Ээээ...

Она внимательно смотрела на меня.

Разговор складывался как-то совсем не так, как я привык говорить с девчонками.

— Ээээ... Я потом тебе скажу, ладно?

— Конечно. Ты откуда прилетел?

— С Лурана.

— О!... А я с Друэры никуда не летала. Я даже тут, в столице, впервые. Меня привезли из Лоавайи, это маленькое такое селение в горах Западной Луны. Наверно, поэтому меня на эту кучу ниток посадили, смешные такие...

— Ниток? Это ж сено?

— Нееет, — девушка замахала на меня руками. Вместе с ними мне махнули обе ее большущие сиськи. — Это такие нитки, ну или полосочки, не знаю, как их назвать. Из пластика. Их пропитали запахом, вот и получилось сено. Ты думаешь, я сена от пластика не отличу?

Я нагнулся и взял пучок в руку. Чертовски похоже на сено — но, ёкарный бабай, это действительно был пластик. Который вонял сеном, как десять овинов, или втрое сильней.

— ... И стены тут под камень, хоть никакой не камень, а тоже пластик. На камне я бы околела, а так ничего, тепло и не твердо... А ты садись, не бойся, ты чего стоишь? Ой! Я болтаю и болтаю. Прости! — она закрыла лицо руками и посмотрела на меня сквозь пальцы. — Это все потому, что стыдно. Я тренировалась, ходила голой перед девочками, и они даже тыкали в меня огурцом, будто это Жезл Жизни... и тоже было стыдно... а сейчас совсем уж...

Щеки у нее действительно горели, и уши тоже, и даже ключицы и грудь. Я присел рядом:

— Жезл Жизни?

— Да... А можно...

— Что?

— Можно мне посмотреть? Его? — она засмеялась, наморщив пунцовые щеки.

Впервые в жизни мне было неловко раздеваться перед девушкой. Похоже, она меня заразила.

Ее личико менялось каждую секунду — с каждым полуоттенком эмоций, пробегавших по нему, как по дисплею в космопорте. Я обожал такой тип лица, похожего на белку или бурундучка, с такими умненькими глазами, живыми и блестящими, и с овальным заострением к подбородку — личико-желудь, личико-орешек; обожал такую форму грудей и сосков, такие волосы, такой рост, такой голос... Ёкарный бабай!

— Какой большой!... Можно потрогать?

— Оу!..

— Прости. Больно?

— Нет... А ты что, никогда не видела голых парней?

— Я? Так у нас в Лоавайе мужчин-то всего трое. И те старые и седые.

— А женщин?

— Женщин — не знаю... человек сорок, наверно. Или сто. Я не считала, — она рассмеялась. — У нас и рожали-то последний раз пять лет назад, тоже после Дня Оплодотворения. Тогда тетя Эар родила, и тетя Гиби, и тетя Лай. И всех младенцев забрали в питомник в Эрде. Они такие смешные были, фиолетовые... — она снова рассмеялась.

— Чего ты смеешься?

— Не знаю. Сидим тут, оба голые, болтаем... Ооох!

Она охнула, потому что я обнял ее за плечи и поцеловал в щеку.

Почему-то мне очень захотелось сделать это.

— Ты... Я понравилась тебе, и ты хочешь со мной дружить, да?

«На Друэре это так называется, наверно», подумал я.

— Да. Хочу. Как тебя зовут?

— Эриана. Эри. А тебя?

— Крэг.

Мы помолчали. Потом я снова обнял ее...

Минутой спустя она уже лежала подо мной и смотрела на меня со страхом и любопытством, а я корчился, как на огне, потому что мой агрегат был облеплен самой вкусной плотью на свете.

— Ыггррр! — хрипел я. — Тебе не больно?

— Уже нет. Немножко страшно.

— Приятно?

— Да. Больше всего было, когда ты целовал там...

— Помогай мне!

— Как?

— Двигай попой. Вот так, как я.

— Боже, как стыдно! — Она смеялась и неуклюже подмахивала мне, понемногу входя в ритм, а я плавно трахал ее, стараясь не делать резких движений. Она доверчиво смотрела мне в глаза, стараясь оплодотворяться по правилам, как надо, и из-за этого было странное чувство — будто мы сообща делаем какую-то работу, нелегкую, но приятную и увлекательную. Как парный танец, или еще лучше — акробатическое упражнение.

— Оооу... Горячо... и странно так...

— Приятно?

— Оооу... Не знаю. Да.

— Помогай, помогай мне...

Ритм ускорялся. Покрасневшая Эри увлеклась, пыхтела и наподдавала мне хозяйством, надетым на агрегат до основания. Она держалась за мои плечи, а я — за ее, и мы смотрели друг другу в глаза, как танцоры. Потом я вдруг вспомнил, что у нее есть сиськи, лучшие в мире сиськи, и что они тоскуют без дела.

— Ааааоооуу! Ты что делаешь? Ты доишь меня, как корову?!

— Приятно?

— Не знаю... Да. Да!!! Оооуу...

Я изогнулся и стал сосать ей грудь. Соленые комочки, натисканные мной, были горячие и тверденькие, и чувствительные до ужаса — Эри сбилась на визг и выгнулась дугой, чуть не выломав мне агрегат. Потом мне захотелось посмотреть в ее глаза, шоколадные с золотинкой, и я поднял голову.

Мы трахались уже без дураков. Лобки наши терлись, как наждак, внутри все хлюпало и чмокало, и ноги постоянно лягались и сплетались в узлы. Эри была бурякового цвета. Рот ее раскрылся, глаза расширились и потемнели, как черные агаты или угольки. Она поймала мой взгляд и улыбнулась мне, и я улыбнулся в ответ, трахая ее в самое нутро. Она здорово разошлась — пыхтела, стонала и подмахивала мне на все сто. Я смял ей сиськи, и она благодарно взвыла, подбросив меня попой до потолка...

Такого секса у меня еще не было. Трахать ее, юную, красивую, возбужденную, как кошка, было зверски приятно, но не в том дело. Мы трахались, глядя друг другу в глаза, и было удивительное чувство единства, будто мы танцуем головокружительный танец и понимаем друг друга телами и взглядами.

— Ты когда нибудь целовалась с мальчиками? — спрашиваю ее.

— Нет... Видела, как другие...

Я нагнулся и влип в нее губами. Мы были одного роста, и рот пришелся точно ко рту, как паз к пазу. Я вцеловался в нее до оскомины, высосал ей ее губки и язычок, вылизал ей всю сладкую начинку... Эри задохнулась, заурчала медведицей, обвила меня руками и ногами — и вжалась в меня так, что мы вдруг действительно стали одним телом.

Это единство ударило по нервам, смешалось со сладостью ее ротика, в которой я тонул, как в варенье — и вдруг вскипело во мне:

— Ыыыыы! Ыыыыыыыы! — ревел я от блаженства и вламывался в Эри, и натягивал ее на себя, чтобы еще, еще глубже, до самого сердца, и кусал ей губы, облепившие меня сладкой оскоминой...

— Я поняла, — говорила мне Эри непослушным голосом, когда я выкончался до капли. — Я поняла: оплодотворение — это откровенность.

Я поднял голову и посмотрел на нее.

— Поэтому и голые, — продолжала она. — Чтобы совсем-совсем все открыто. Я разговаривала с тобой телом. Поэтому и стыдные места... Мы разговаривали ими. И там, наверно, нельзя лгать...

«Можно. Еще как" — подумал я и спросил ее:

— Как ты?

— Мне понравилось. Очень, — она засмеялась. — Будто мы работаем вместе, или танцуем, и все-все понимаем, прямо как одно тело...

Я изумленно смотрел на нее и слушал, как она описывает все мои ощущения, слово в слово, а потом сполз ниже и раздвинул ей ножки.

— Это же уже все? — спрашивала она. — Ты оплодотворил меня?

— Нет, Эри. Это еще далеко не все, — сказал я и лизнул липкий бутончик.

— Ааааоооууу! Ой-ей-ей, ты что делаешь!... — заголосила Эри. — Ой-ей-ей, как приятно, ааааааа!... Оооо, ой, ой, ну что ты...

Когда она обмякла и застыла без движения, я прилез к ней, шурша пластиковым сеном, которое пахло, как настоящее, и стал выглаживать ей усталое тело, любуясь каждым изгибом.

— Ну, рассказывай, — говорил я, щекоча ей бедро. Почему-то мне очень хотелось, чтобы она говорила со мной.

— Что рассказывать?

— Ээээ... все. Рассказывай все.

— Все? — Эри устало рассмеялась. — Я даже не знаю, как сказать. Я не знала, что так бывает.

— А теперь узнала. И что, никогда не дро... не делала себе так?

— Нет. А как это — себе?

— Потом покажу. Отдыхай.

— А и правда — будто долго работала...

Мы лежали, ласкались, болтали, потом снова трахались, держась за плечи друг друга, и снова лежали, ласкались, болтали — и снова, и снова... Когда вдруг замигал зеленый глазок и деревянный голос произнес — «Уважаемый Осеменитель, спецлагерь закрывается через пятнадцать минут» — мне показалось, что я провел с ней не больше часа.

— Нифига себе, какой лимит у них. Жлобье! — то ли подумал, то ли сказал я. Мне смертно не хотелось уходить от Эри.

— Ничего, завтра придешь снова.

— Приду, конечно.

— Мне хочется, чтобы это был ты, а не кто-то другой.

Меня вдруг шибануло, что к ней ведь может заявиться кто угодно...

— ... Слушай, ты там просидел целый день, — сказал мне охранник. — Прости, но за это полагается отдельно платить. Не обижайся, ты ж понимаешь — нам так приказано...

— Да не вопрос, — говорю. А скажи... Если можно платить за целый день — то можно и выкупить все три дня?

— Можно, конечно. 300 галактических, по сотне в день... Хороша человекоматка? Это из горных, они у нас самые уебные. Им специально камеры делали под горный овин, чтобы колориту нагнать... А что, у вас на Луране все бреют головы?

— Нет, только мужики. Некоторые.

Это вроде как круто считается...

Я расплатился с ним, почитал Правила Поведения Инопланетных Осеменителей — и побрел к себе в отель.

Перед глазами у меня стояла первая строка Правил:

1.1.1. Инопланетному Осеменителю запрещается подстрекать человекоматку к какому-либо выходу за пределы спецлагеря, к выезду за пределы столицы и Великого Королевства Друэры. Запрещается продолжать какие-либо контакты с ней, включая виртуальные и голографические. Виновные вместе с человекоматкой будут нести уголовную ответственность по статье 15.1.1. Кодекса Наказаний Друэры.

Во всей Галактике все знали, что за бегство со своей обожаемой родины друэрян заживо перерабатывали в удобрения.

***

— Я тебя ждала. Я уже готова. Я вся липкая там, — говорила мне Эри, когда я пришел к ней утром. — Я всю ночь думала про это... и у меня там прямо ноет все. Очень хочется...

Она кусалась губами и лезла на меня, как на дерево. «Оплодотворение — это откровенность», вспомнил я.

Такого еще не было: чтоб без всяких прелюдий, ласк и лизаний — сразу внутрь. Я скинул тряпки за долю секунды — быстрей, чем космодесантник, — повалил Эри, и сразу влез в нее до половины, а потом еще поднажал и вдавился до конца. Эри охнула и улыбнулась мне.

— Больно?

— Аааа... Немножко. Но хорошо. Хорошо! Давай еще так. Мне очень хотелось...

— И что ты делала, когда тебе хотелось? — спрашивал я, трахая ее медленно и глубоко, в самое-самое нутро.

— Аааа... Ничего не делала.

— Ты трогала себя там? Тебе было приятно, да?

— Аааа... Откуда ты знаешь? Не говори так, мне стыдно...

— Как ты себя трогала? Вот так, да? — я вложил палец в липкий бутончик и завибрировал там, продолжая трахать Эри.

— Ааааоооууу!... — Эри закрыла глаза, но тут же открыла. — Еще, еще так, пожааалуйста!...

— Помогай мне!

— Оооуу! Я забыла... Так?

— Так! Та-ак!... И вот та-ак...

— И вот та-а-ак!... — она подпевала и подмахивала, заглядывая мне в глаза и улыбаясь малиновой улыбкой.

— Рррааааз! И еще ррраааз! И еще! — хором стонали мы, глядя друг на друга. — Вот так! Вот так!..

— Аааа!... Точно как работаем вместе. Как на водокачке... Аааууу!...

— Давай работай, работай! Работай! Ррраз! И ррраз!..

— Оооо... как странно... во мне что-то, как вчера...

«Неужели девочка кончит подо мной?" — подумал я и поднажал еще:

— Давай! Давай, Эри! Давай! Давай Давай! Давай! — выдыхал я, и она выдыхала вместе со мной:

— А! А! А! Аа! Аааа!..

Лицо мое горело, будто в него втекла кровь из всех артерий. Эри кричала, перекрикивая меня:

— Аа! Аа! Аа! Аа... Аааааа? — вдруг вопросительно протянула она, и тут же скорчилась в дугу: — Аааа... Ааааааа... АААААААААААА!!!... — орала Эри, вцепившись мне в плечи.

Лицо ее стало густо-розовым, глаза закатились, из прокушенной губы текла кровь. Мне вдруг стало страшно за нее, и я стал трясти ее за плечи, хоть и сам изливался в это время глубоко-глубоко в горячей утробе Эри, лопаясь от блаженной боли в яйцах.

Оргазм долго не отпускал Эри, и когда наконец отпустил — она расплылась тряпкой, оглушенная и розовая сверху донизу, как новорожденная. Я пощупал ей пульс и примостился рядом — бедро к бедру.

Мы долго лежали и молчали.

Так долго, что нам было совершенно ясно, о чем мы оба думаем.

Первым не выдержал я:

— О чем ты думаешь?

— А ты о чем? — отозвалась Эри.

— Я? Наверно, о том же, о чем и ты.

— А я о чем? — спросила Эри, и мы оба рассмеялись. Хоть смеяться, честно говоря, было нечего.

— Ты думаешь о том, что завтра мы увидимся в последний раз, — все-таки сказал я.

— Да, — согласилась Эри.

— И что будем делать?

— Не знаю.

Мы помолчали еще минут пять, или десять, или не знаю сколько.

Потом я вдруг приподнялся и сгреб ее к себе:

— Нет. Так не пойдет.

— Не пойдет, — согласилась она, прижимаясь ко мне.

Ее волосы щекотали мне нос. Я гладил их, перебирал, подбрасывал вверх, наблюдая, как они отблескивают в лучах красноватого друэрянского солнца, сверкавшего в окне.

— Какие у тебя волосы!... Какие они... — Я вдруг замолчал.

— Какие? — переспросила Эри.

Я молчал, пытаясь переварить то, что пришло мне в голову. Потом медленно произнес:

— Эри... Мы с тобой примерно одного роста?

— Да. Меня еще дразнили дома Жирафой...

— Эри. А знаешь, Эри...

***

Когда я наутро подошел к пропускнику, на мне были черные очки, а в руках — бумажка с надписью:

«Не могу говорить. Выпил какого-то вашего пойла».

Охранники переглянулись:

— Оооо!... Мухоморовки с паучьим соком выкушал? Она гремит на всю Галактику, но с непривычки нелегко. Проходи, проходи, дружище...

Я прошел к Эри. Она бросилась мне на шею и влипла в меня губами, такими теплыми и влажными, что сразу захотелось скулить, как в детстве.

— Эри, Эри... Я тоже соскучился... Нет, Эри, сейчас нельзя, не надо... Устанем, потеряем силы... Эри! — Я крикнул на нее, и она отошла от меня, красная, как помидор. — Эри... Не надо. Ты все помнишь?

Она кивнула.

— Все-все, как мы договорились?

Она снова кивнула.

— Не передумала? Точно? Если нас поймают... ты понимаешь. Ну?...

Это нужно было делать среди дня, в самую сутолку, когда на пропускном пункте длинные очереди. Времени было мало.

— Ну... Готова?

... Когда я стер полотенцем остатки крема с лысины — смешной круглоголовый пупсик, который только что был красавицей Эри, сказал мне:

— Я, наверно, теперь никогда не решусь посмотреть в зеркало...

— Сейчас не в этом суть. Давай одевайся, — говорил я, скидывая тряпки. — Все помнишь?

— Да...

— Пошла!

Через минуту из коридора вышла знакомая лысая фигура моего роста, в моих черных очках и в моем пиджаке. Кивнув охранникам, она прошла к выходу. Охранники едва взглянули на нее: у входа напирала очередь возбужденных Осеменителей.

Я ждал, глядя на космофон. Две минуты, три, четыре, пять... Ёкарный бабай, ну что же... Наконец дисплей вспыхнул, и в нем показалась лысая голова:

— Я на месте. Все нормально. Что мне теперь делать?

— Ничего. Жди меня.

Дисплей погас. Я посидел, помолчал, набрал воздуху в легкие — и выскочил в одних трусах в коридор:

— Эхээээй! Эхххээээй!!! — сипел я, несясь на охрану, как бизон. — Тут мимо вас я, часом, не пробегал?

— Чего?

— Ребятки! Да что ж это такое! Треснула меня по башке, забрала мои тряпки и смылась! Ловите! Ловите! Она не могла далеко уйти!

Поднялся дикий переполох. Охрана заметалась, забегала, забубнила в космофоны, вызывая подмогу; взвыла сирена — и переполох выплеснулся на улицу, как каша из кастрюли.

— Вон! Вон там! Там мой звездолет! Пять-семь-четыре икс! — хрипло орал я, показывая в противоположную сторону. — Она еще не взлетела!

Толпа валом повалила к дальнему звездолету, а я нырнул в сторону, подбежал к своему родному Пукеру, открыл дверцу — и влетел в кабину.

Эри была здесь.

— Стартуем! Пусти! — Я заграбастал обеими руками сразу двадцать рычагов, двадцать раз повторил себе — «не спеши... включи реактор... загерметизируй оболочку... выставь все три слоя защиты — один, другой, третий... запусти гравистабилизатор... что еще? вроде все... Старт!»

— Ну, Эри... — Аппарат загудел, плавно приподнялся над космопортом и стал быстро набирать высоту, поднимаясь к краю атмосферы.

Перегрузки не было: старый гравистаб работал, как зверь.

— ... Нас даже не преследуют. Красота... Ну, Эри, прощайся с родиной. Где твоя деревня?

— Отсюда не видно. Это там, к западу, — Эри показала в сторону лилового края Друэры, круглившегося на глазах.

— Точно не передумала? — спросил я, хоть это и было глупо здесь, в трехстах милях над Друэрой.

Эри молча качнула лысой головой, глядя на меня.

— Тогда погнали. Ээээгегегей! — Я проверил координаты, включил мультиускоритель — и откинулся в кресле. Дисплей с лиловой Друэрой мигнул и расплылся мутным пятном, перешедшим в черноту космоса.

Мы молчали. Эри встала и прилезла ко мне на колени; я раздел ее до сисек, уткнулся в них — и мы сопели, слушая тихий гул реактора.

Мне хотелось очень многое сказать ей. Но я не знал, с чего начать, и молчал. А потом заговорил:

— Эээ... Это самое... Надеюсь, охранникам не сильно влетит. Классные парни, жалко их... А вообще — жлобы они, это ваше правительство. Не дают людям быть вместе. Парень и девушка должны быть вместе столько, сколько им хочется. Всегда. Всю жизнь. И вместе воспитывать детей, а не отдавать их в какой-то там гребаный питомник. Это же такие простые вещи. И как они этого не понимают? А, Эри?